С 2001 года в России вышло 290 книг на иностранных языках, адаптированных по методу Ильи Франка. Их суммарный тираж превысил миллион экземпляров. Илья Франк переводит с ряда германских, романских, а также восточных языков. Он написал три книги о немецком языке, в 2014-2015 годах вышли его культурологические исследования "Алогичная культурология", "Прыжок через быка" и "Тень от шпаги. Морфология литературного произведения". Новая книга "Рассказы о немецких словах" выйдет, когда ее автор уже покинет Россию: в конце года 52-летний Илья Франк намерен репатриироваться в Израиль.
В 2014-2015 годах вдвое выросло число россиян, желающих переехать на постоянное место жительство в Израиль, и у посольства этой страны в Москве появились очереди. Причины, в первую очередь, политические. Илья Франк рассказал о том, почему он решил покинуть Россию:
В безумной атмосфере, где 90% населения заражены вирусом любования собой и ненависти к другим, мне не хочется жить.
– Я уезжаю из-за нацистской атмосферы, которая сложилась в России, в которой жить очень неприятно. Хотя я работаю дома и редко выхожу на улицу, но как только я выхожу, я ее сразу ощущаю. Дома у нас нет телевизора, но я выхожу и вижу лозунги, слышу разговоры, вижу, какие книжки выставляются в крупных магазинах как рекомендуемые к чтению, вижу наклейки на машинах, надписи – и понимаю, что страна заражена. Поскольку я по образованию преподаватель немецкого, я много читал немецких книжек о тридцатых годах в Германии, смотрел документальные материалы, Геббельса слушал в оригинале, я вижу, конечно, параллели, и это очень неприятно. Потом у меня дочке сейчас шесть лет, она через год должна идти в школу. Я с ужасом думаю, что она может пойти в российскую школу, потому что там будет нацистская пропаганда. Недавно я получил визу на ПМЖ в израильском консульстве.
– Там что-то небывалое, таких очередей не было много лет…
– Видимо, следующая волна после 1990-х годов. В этой большой длинной комнате консульства, где люди подают документы и ждут получения визы, я подумал, что если бы это было русское мероприятие какое-то, то все стены были бы увешаны лозунгами: мы избранный народ, мы победили в таких-то войнах, мы еще вам покажем. Великих людей развесили бы своих на стенах, ученых, писателей. Ничего подобного там нет, а есть фотографии: идет первый дождь, купают коня и так далее. Нормальная обстановка, в которой я хотел бы находиться. А в безумной, подогретой искусственно атмосфере, где 90% населения заражены вирусом любования собой и ненависти к другим, мне не хочется жить.
– Возможно, вы читали статью Владислава Иноземцева, который говорит о неправомерности сравнения России с гитлеровской Германией, но отмечает поразительное сходство с муссолиниевской Италией, даже аналог Крыма есть – это захват Абиссинии. То есть это, пишет Иноземцев, не нацизм, а фашизм в чистом виде.
Какой смысл бороться с режимом, когда его поддерживает почти все население страны?
– Да, может быть, больше похоже на фашистскую Италию, что тоже, согласитесь, малосимпатично. Однако и с Германией несомненные параллели. Есть, конечно, и сильные отличия. Например, немцы, помимо пропаганды, видели решение проблемы безработицы и улучшения своей жизни – и шли за национал-социалистами. Русские идут в том же направлении, несмотря на то что видят ухудшение своей жизни. Еще интересно, что речи руководителей страны и даже церковных руководителей сделаны часто по образцу речей Геббельса. А то и прямо фразы берутся напрокат, с незначительными поправками. Так что те, кто составляют эти речи сейчас, просто пользуются старым проверенным рецептом.
– Я полгода назад записывал интервью с вашим однофамильцем профессором Максимом Франк-Каменецким. Он тоже говорил о том, что Россия стала похожа на гитлеровскую Германию, но с одним исключением: нет антисемитизма. Согласитесь с ним?
Я не чувствовал себя здесь чужим, пока не начался "Крымнаш".
– Нет, не соглашусь. Хотя у меня нет телевидения, я захожу иногда на YouTube, что-то смотрю. Я слушал, например, речь Дмитрия Смирнова, церковного деятеля известного. Он говорил о журналистах противоположного ему лагеря, которые ему не нравятся, о либералах и так далее. Говорил об их негативном влиянии, а поскольку у некоторых из них еврейские имена и фамилии, он на них тормозил, смаковал их. Это, конечно, нацизм, это антисемитизм. Сейчас он обострился. У меня отец еврей, а мать русская. Если я еду в Израиль, я репатриант, то есть я свой. Понимаю, что и там, возможно, кто-то будет на меня смотреть косо, как на "понаехавшего". Но я готов быть израильским гражданином, я готов работать на благо Израиля. Вот этот настрой, что я себя чувствую заранее не чужим, а гражданином, – это важно.
– А в России чувствуете себя чужим?
– Да. Причем это началось где-то год назад. Я не чувствовал себя здесь чужим, пока не начался "Крымнаш". 90% населения поддерживает фашистскую политику. До этого я ухаживал за мамой, она была 14 лет лежачей больной, и уехать я никуда не мог, даже если бы захотел. Год назад она умерла, и я уезжаю. А тут еще так повернулось в стране всё. Передо мной, и не только передо мной, сейчас три возможные линии действия: бороться с режимом, уехать от него, сидеть тихо и не высовываться. Я выбрал вторую линию. Потому что какой смысл бороться с режимом, когда его поддерживает почти все население страны?
– Это хладнокровное решение или эмоциональный всплеск? Что было последней каплей?
Речи руководителей страны и даже церковных руководителей сделаны часто по образцу речей Геббельса.
– Я думаю, что последней капли не было. Мой отец родился в местечке между Украиной и Молдавией, село Крутые, еврейское местечко. Он родился в 1912 году, до революции, я поздний ребенок. Мой дед был сионистом и преподавателем иврита в этом местечке. Мой отец помнил петлюровцев, они убили его деда. Его дед был мельником. Петлюровцы, видимо, проводили что-то вроде продразверстки. Они завалили его жмыхом, и он задохнулся.
Мой же дед учил моего отца ивриту, когда еще не было государства Израиль, когда Тель-Авив только начинали строить, и не учил его идишу и украинскому, запретил с ним общаться родственникам и даже маме на этих языках, решил поставить такой эксперимент – только иврит. Потом, правда, мой отец все равно перешел на идиш и на украинский, забыл иврит, помнил только какие-то слова. Но что-то он мне передал, любовь к еврейским писателям, к Шолом-Алейхему. Говорил, что его отец знал Бялика. У меня всегда был интерес к Израилю, к еврейским делам. Я в 1980-е годы прочел "Танах" на иврите. Так что репатриироваться – не случайное решение.
– А вы знаете и иврит, и идиш?
– Идиш я понимаю, потому что знаю немецкий. На иврите я читал только Библию. Современный иврит все-таки во многом отличается, мне нужен разговорный, за несколько месяцев я освою.
– Вы сказали, что вас возмущают книги, которые рекомендуются в книжных магазинах. Я был на днях в магазине "Москва" на Тверской, там была целая полка Прилепина, вплоть до его биографии, и больше ничего такого не заметил. Что вас поразило?
– Я был месяц примерно назад в магазине "Москва", там в центре стояли воспоминания каких-то донецких боевиков, книги о сатанинской, агрессивной Америке, об Украине, какой там страшный развал после Майдана. Если там что-то поменялось, то это хорошо.
– Может быть, дело в том, что я смотрел только художественную литературу и не заглядывал в отдел публицистики, все-таки магазин большой. Я не был в Москве несколько лет, и в этот приезд у меня возникло ощущение какого-то гнета. Я не жил при Сталине, так что это фантазия, но что-то из тех времен появилось в воздухе. Это ощущение очень трудно определить, но многие мои знакомые, живущие в России, говорят о том же. Вы тоже это чувствуете?
– Гнет ощущается. Я не знаю, что чувствовал человек реально при Сталине. Как Гете говорил: другие эпохи для нас – это книга за семью печатями. Но мы с вами ровесники и помним советское время, брежневское – такого тяжелого ощущения не было. Все-таки нынешнее время сильно отличается от советского времени, каким мы его застали. Допустим, старшеклассник надел бы майку с надписью "СССР", его просто бы засмеяли, а сейчас это считается в порядке вещей.
– Вы ведь общаетесь с молодыми людьми, которые изучают иностранные языки. От знакомых преподавателей я слышал разные отзывы: кто-то говорит, что это невежественные дети с промытыми мозгами, а кто-то восхищается просвещенной российской молодежью. Какие у вас впечатления?
– Я думаю, что обе стороны правы. Раньше был уровень не такой расчлененный, а сейчас действительно очень ярко разделяются дети, подростки. У одних действительно очень высокий уровень, а другие опустились ниже. Такое расслоение произошло. Может быть, я ошибаюсь, потому что на самом деле я мало общаюсь с молодежью, у меня в основном учатся взрослые люди.
– А что происходит с образованием в целом?
– Я в этом не большой специалист, потому что работаю сам по себе. Но я, конечно, вижу, как быстро его ломают. Принимаются новые законы, и что не закон, то ухудшение. Хорошие учителя стонут и возмущаются. И при всех этих новых правилах происходит одна простая вещь – меньше денег на образование. И, конечно, усиление идеологического гнета, эти единые учебники и так далее.
– Не думаете, что все это временно: маятник сейчас качнулся в одну сторону, а потом, как обычно в истории бывает, резко качнется в другую?
– Да, думаю, что так и будет. Просто я не знаю, сколько времени это займет, а мне уже 52. Потом у народа не всегда есть, к сожалению, возможность вот так качаться. Потому что есть же вокруг другие народы, общее течение истории. Довольно часто народ, делающий ложные шаги, которые занимают десятилетия, просто отстает в этом беге или его просто съедают.
– Я сейчас понял самое главное. Вы, лингвист, полиглот, не можете вынести нового языка, который появился за эти полтора года. Собственно, от этого нового языка вы и бежите. Верно?
– Я думаю, что да. Вы говорили о сталинизме и о гнете, а я думаю, что это ощущали люди, воспитанные в другом обществе, когда настала сталинская эпоха. Для них было невыносимо, потому что они видели эту глупость, которая выражается в языке, в разговорах, в лозунгах. У меня дед по матери был полковником царской армии из русских немцев. Он очень ощущал это, живя потом в советской России, работая инженером. После большевистской тюрьмы, после пыток. Он ощущал и передал моей матери этот ужас сталинского времени.
– Илья, вы уедете, вся интеллигенция уедет. Кто же будет учить детей?
– Мой вклад – это книжная программа, я ее буду продолжать. Неважно, где я нахожусь, книжки будут выходить в России, я надеюсь, если здесь все не перекроется. То есть мой отъезд ничего не изменит для тех, кто пользуется книжками, которые я делаю. То же самое касается моих культурологических книг, они есть в интернете. То, что я давал, то я и буду давать. Но еще я постараюсь принести пользу и другому государству, на другом языке тоже.
