Как бы ни уговаривал сокамерник на побег, я не поддался. Чувствовал, что он рисует уж очень легкий план. Я был прав, это была провокация. Он убежал сам, якобы убежал. Но меня все равно хотели осудить еще раз. Однако ментам это не удалось.
ПОБЕГ-2
Ночью первый раз пошел на допрос к столичной оперативной группе. Я зашел в кабинет к операм в теплом спортивном костюме (надел для смягчения ударов), сверху накинул овчинную удлиненную жилетку, а на голову восьмиуголку (кепку с восемью углами) типа берета. До сих пор не знаю, зачем я ее надел.
Кабинет оперов СИ (следственного изолятора) располагался в административном корпусе. В кабинете находилось четыре человека, которых я не знал. Это были люди из столицы. Позади меня встал представитель оперативного отдела тюрьмы. Трое из присутствующих были молоды и атлетически сложены, в коротких кожаных куртках.
Четвертый сидел как бы в стороне. Казах, но видно было, что из обрусевших. Седой, с уложенной набок челкой, в пальто, которое создавало впечатление очень широких плеч, и умными уставшими глазами. Он молча сидел и наблюдал.
Началась обычная проверка: а ты знаешь, зачем тебя позвали, для чего? И так далее. Потом посыпались угрозы. Один, стоявший сбоку, даже пнул по почке. Я вскочил: «Еще раз так сделаешь – пожалеешь!»
Опыт общения с такими операми у меня уже был: приобрел во время следствия. Поэтому страха я не испытывал. Обратил внимание, как приподнялась ладонь седого полковника: мол, хватит. Опер сразу отошел к окну.
Начали работать по технологии «плохой-хороший». К столу напротив меня подсел другой, уже интеллигентного вида, худощавый человек: «Давай договоримся! Мы знаем, что ты знаешь, где твой подельник. Ты нам говоришь, где он, а мы думаем, как помочь тебе получить срок по минимуму!»
Одна эта фраза уже говорила о том, что они изучили мое дело от и до. «С чего вы взяли, что я знаю? Я же здесь». – «Мы знаем!» – произнес «интеллигент» и посмотрел на представителя следственного изолятора.
В общем, они задавали вопросы – я, как партизан, отпирался. Потом, подумав, решил использовать ситуацию в своих интересах, тем более они предложили всё, но в разумных пределах.
Я сказал, что мне сейчас надо будет в камеру возвращаться, а пустым не интересно. Намек мой поняли моментально: «Чем можем помочь?» – «Можно было бы спирту и сигарет для начала!»
Курить я не курил, а за спирт сказал, чтобы посмотреть, насколько им нужна информация по подельнику. «А где мы тебе ночью возьмем спирт?» – спросил «интеллигент». Я лишь кивнул в сторону представителя тюрьмы: «У них в оперативных целях должно быть!»
Опера тюрьмы даже повело, глазки забегали, засуетился. Они вышли и вернулись с литровой пластиковой бутылкой. Я открутил крышку: пахло спиртом. Правда, потом оказалось, что спирт был разбавлен водой. Далее передо мной на стол положили две пачки «Медео», что у меня вызвало усмешку, а «интеллигент» тут же сказал, что больше пока нет, но они привезут.
Я не знаю, что мной двигало. Может, действительно злоба, но я им сказал, что не верю в их спектакль. Они удивленно спросили, почему я думаю, что это спектакль?
«Я поверю, что он «ушел» сам, если вы его в течение недели не поймаете или он не вернется сам!» – «Почему?» – «Потому что покинуть режимный объект весьма проблематично, а его вывели с бункера и оставили без присмотра. Думаете просто так? Здесь нужна помощь, и помощь, я вам скажу, оперов!» – «Почему ты так считаешь?» – «Спросите у оперов!» – «Хорошо, мы приедем завтра!»
Скажу, что бункер – это камера в подвальных помещениях, обычно расположена рядом с карцерами. Там находятся особо опасные или те, кто под «пыжом» – расстрелом.
Они ушли, а меня повели в камеру, даже спирт не забрали. На следующий день, поздно вечером, они приехали вновь. Мы, даже сидя в камерах, слышали рев мощных двигателей машин, заезжающих в хозяйственный двор. Когда я шел к ним, то подумал, что больше ничего из «запрета» просить не буду, а попытаюсь развалить дело.
Если в первый раз седой полковник молча сидел и слушал, то теперь его тактика изменилась: он сидел напротив меня и говорил почти шепотом.
– Я знаю таких, как ты. Ты озлоблен. Я понимаю, дело у вас шито белыми нитками, ты не знаешь, как из этого вырваться, тебя оговаривают, – он выдержал паузу и продолжил: – Мне нужен твой подельник. Я, в свою очередь, чем смогу, тем помогу. Давай решим окончательно: знаешь ли ты, где он, или нет?
– Я вам говорил: если не поймаете в течение недели, то он сам ушел. А если нет, то я скажу!
Я блефовал, но был уверен, что так надо. Зашел опер тюрьмы, а я продолжал: «У нас опера и следаки наворачивают при расследованиях, не дают очных ставок с подельниками, не дают свиданий с родственниками, препятствуют работе адвокатов. Вы сможете это решить?»
Он сказал, что назавтра все решит, но и ответный шаг за мной. Еще я заметил, с каким видом нас слушал тюремный опер. Я почему-то подумал, что подельника поймают сегодня ночью.
Шел в камеру и, можно сказать, молился, чтобы подельник еще пару дней побегал. Я понимал, что, когда они все сделают и придет моя очередь говорить, мне сказать будет нечего и месть их будет очень жестокой. Но это будет потом.
Я шел и даже не заметил, как в руке сжимал бумажный сверточек с анашой на пару папирос: это мне «интеллигент» подсунул на выходе из кабинета, хотя я ее не курил, я всё раздавал в камере.
Моя игра не срослась, так как подельника «поймали» ночью возле дома матери, а он не до такой степени был туп, чтобы не понимать, что дома его ждет засада. Поймали его, что не удивительно, тюремные опера. Моя первая попытка избавиться от сфальсифицированного обвинения – за счет столичной бригады – закончилась провалом, а так всё хорошо начиналось.