90 лет назад шахтёрский посёлок Караганда получил статус города. Несколькими годами раньше на этом месте появился Карагандинский исправительно-трудовой лагерь (Карлаг). Именно «благодаря» репрессиям 1930-х годов главный художественный музей Республики Казахстан имени Абылхана Кастеева в Алматы обладает масштабной коллекцией советского авангардного искусства. В фондах музея хранятся работы таких звезд авангарда, как Павел Зальцман, Исаак Иткинд, Вера Ермолаева, Абрам Черкасский и многих других.
«ЭТО НАШЕ ИНФЕРНО, НАШ АД НАЯВУ…»
Собрали эту коллекцию, вопреки цензуре и господствовавшей в СССР идеологии соцреализма, две женщины: директор музея Любовь Плахотная и искусствовед Елена Вандровская, уроженки Харькова и Харбина соответственно. Именно они сумели уговорить местное партийное руководство создать в Алма-Ате художественный музей всесоюзного масштаба и сберечь работы выдающихся, но «неблагонадёжных» художников — репрессированных немцев, украинцев, корейцев, евреев и других перемещённых лиц.
— Я работала редактором в одном алматинском издательстве в 80-е годы, и очень многие тексты о художниках, которые висели в музеях, начинались с фразы: «В 1938 году художник переехал жить в Казахстан». Почему он вдруг решил это сделать — не объяснялось, да и невозможно было объяснить в те времена. Также, помню, в те же годы мы делали серию плакатов казахстанской интеллигенции — кого-то рисовали по фотографиям, кого-то — по памяти. Особенность этой серии заключалась в том, что последний год жизни у всех почему-то оказался один и тот же — 1938-й. В ЦК решили, что это всё будет как-то слишком и политически неправильно, и заказ был отменён, — вспоминает известный казахстанский искусствовед Валерия Ибраева.
Художник Абылхан Кастеев, имя которого носит музей, родился 14 января 1904 года. Пейзажи Кастеева просты и понятны, по-советски праздничны и населены счастливыми людьми. Его самая известная картина «Турксиб» изображает радостных казахов, встречающих поезд, который наверняка везёт не спецпереселенцев в товарных вагонах, а прогресс и счастье в «нецивилизованную» степь.
На самом деле такие поезда регулярно доставляли заключённых в Карагандинский исправительно-трудовой лагерь, известный как Карлаг. В 1930-е годы сюда было сослано 34 художника со всего СССР и из других стран.
«Всё, что я здесь изображаю и описываю в меру своих слабых сил, — святая правда. Это наш родной Освенцим. Это наше инферно, наш ад наяву… И пусть моя рука помимо воли передаст ужас, передаст то невообразимое и неописуемое, что скрыто под словом "тюрьма" и "лагерь"».
Из дневника художника и поэта Льва Премирова, одного из узников Карлага.
ИЗ-ЗА ЧЕРТЫ ОСЕДЛОСТИ В НАРОДНЫЕ ХУДОЖНИКИ КАЗАХСТАНА
Один из основателей казахстанской школы живописи — Абрам Маркович Черкасский — родился в 1886 году под Киевом, в городе Белая Церковь, в патриархальной еврейской семье. Вряд ли он мог тогда предположить, что его могила окажется на далёком алматинском кладбище. Близкий кругу «бойчукистов», представителей новаторского и почти полностью репрессированного украинского искусства, он получил образование ещё до Февральской революции: в Киевской рисовальной школе, а затем — в Высшем художественном училище при Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге.
Черкасский был профессором киевской Национальной академии изобразительного искусства. Однако ни талант, ни почётный статус не могли уберечь его от ареста. В 1937-м 51-летнего Черкасского обвинили в шпионаже в пользу Польши. По тем временам расстрельная статья, но НКВД проявил неожиданный «гуманизм», отправив Черкасского в Карлаг.
Жестоким реалиям Карлага и судьбам художников, оказавшихся в степи за колючей проволокой, посвящена книга «Наш лагерь в город перерос…»:
«Карлаг стал мощной машиной, которая исправно на протяжении двадцати с лишним лет перемалывала судьбы людей, неугодных власти.
Лагерь — это особый мир, жёсткая система выживания. И в то же время это была микромодель советского социума, в которой полагалось вести культурно-воспитательную работу… В том числе был культурно-воспитательный отдел (КВО). В рамках этого подразделения в лагерной системе были созданы мастерские, в которых художники занимались оформительской работой, были построены клубы культуры, организованы агитбригады, спектакли, изостудии и выставки художников. В состав агитбригады входили музыканты, актёры, художники».
Гульдана Сафарова. «Наш лагерь в город перерос...». Искусство репрессированных художников в Караганде (конец 30-х — начало 60-х годов XX века). Из коллективной монографии: «Живая память. Сталинизм в Казахстане — Прошлое. Память. Преодоление»
Профессор Черкасский провёл в лагере «всего» три года и был освобождён — благодаря хлопотам его жены Евы, которая поехала в Москву обивать пороги всевозможных учреждений.
Вскоре после возвращения Черкасского в Украину началась Вторая мировая. В составе группы эвакуированных художников он снова оказался в Казахстане, где смог устроиться преподавателем живописи в художественном училище Алма-Аты. Этот город он полюбит настолько, что проведёт в нём оставшиеся 25 лет жизни.
Когда в 2016 году в музее открылась выставка к 130-летию Абрама Черкасского, её куратор, эксперт музея Кульжазира Мукижанова, сказала:
«Он приехал уже сложившимся художником, но при соприкосновении с иным типом природы, при познании истории, культуры и людей Казахстана пережил необычайный подъём творческих сил. За четверть века, которые Черкасский прожил в республике, художник создал впечатляющую по своему объёму и художественному размаху живописную сюиту, воспевающую неповторимую красоту нашей природы, жанровые картины эпического и монументального характера».
В 1963 году уроженец черты осёдлости, бывший заключённый Карлага, Абрам Черкасский стал народным художником Казахской ССР.
«В АНТИСОВЕТСКОМ ДУХЕ ПЯТЬ ИЛЛЮСТРАЦИЙ К ПОЭМЕ ГЁТЕ "РЕЙНЕКЕ-ЛИС"»
Вера Ермолаева, ученица Казимира Малевича, ярчайшая представительница советского авангарда 1920-х, иллюстратор детских стихов Хармса и Введенского и классической литературы — от «Дон-Кихота» до Лукреция Кара, — по силе своего таланта должна была стать одним из важнейших художников ХХ века.
В 1929 году она создала «группу живописно-пластического реализма» вместе с молодыми художниками В. В. Стерлиговым, К. И. Рождественским, Л. А. Юдиным, Н. М. Суетиным, А. А. Лепорской. Выставки, творческие «вторники», проходили прямо в квартире Ермолаевой.
В конце 1934-го, сразу после убийства председателя Ленинградского обкома ВКП(б) С. М. Кирова, всю группу арестовали за «антисоветскую деятельность, выражающуюся в пропаганде антисоветских идей и попытке организовать вокруг себя антисоветски настроенную интеллигенцию». Больше всего досталось Ермолаевой. Как утверждали следователи:
«По имеющимся данным, Ермолаевой Верой Михайловной, бывшей дворянкой, раннее связанной с меньшевиками, за последнее время делается попытка сорганизовать вокруг себя реакционные элементы из среды интеллигенции. У Ермолаевой на квартире происходят законспирированные сборища группы лиц, которых объединяет общность политических установок».
Однако самое «страшное», что смогли найти чекисты при обыске квартиры Ермолаевой на Васильевском острове — это несколько графических листов с иллюстрациями к поэме Гёте «Рейнеке-лис».
Гульдана Сафарова, «Наш лагерь в город перерос…».
Следователи долго изучали иллюстрации Ермолаевой, а затем пришли к выводу, что эти листы — «злонамеренная антисоветская клеветническая сатира на органы советской власти». А нарисованы они были, потому что в период паспортизации 1933 года художнице не выдавали новый паспорт. В результате она выполнила «в антисоветском духе» пять иллюстраций к поэме Гёте «Рейнеке-лис».
Действующие лица поэмы были взяты художницей из современной действительности.
Рейнеке-лис — «проныра мелкого калибра, устроившийся на службу в ГПУ».
Гринберг-барсук, по версии следствия, стал «начётчиком диалектического материализма и составителем марксистской энциклопедии».
Гинце Кот являлся «спекулянтом с юридическим образованием, любящим хорошо пожить».
На одной из гравюр был изображён «Заяц-обыватель, дрожащий от страха перед тройкой по паспортизации — тремя волками, курящими, сидя за красным столом». Последний и единственный сохранившийся рисунок был назван сотрудниками НКВД так:
«Роман под тремя громкоговорителями. Рейнеке-лис проводит служебные досуги в радостях жизни».
Всего за пять иллюстраций и участие в неблагонадёжном арт-сообществе ученица Малевича оказалась в Карлаге. Приговор был для того времени «мягкий» — три года лагерей. Отзывы лагерной администрации — положительные:
«Будучи принята как художник для подготовки к выставке, дала прекрасные плакаты, работает с увлечением, в частности и теперь, при подготовке к Московской выставке. Заслуживает зачёта как ударник».
Из производственной характеристики карты зачёта рабочих дней заключённого. Личное дело No 91342.
Однако закончилась жизнь художницы трагически внезапно. Отбыв назначенный ей срок, она получила не свободу, а постановление «тройки» о расстреле. Следуя принятой в НКВД практике дезинформации, лагерный врач выписал фальшивую справку о смерти. Только через полвека после убийства Ермолаевой искусствовед Антонина Заинчковская нашла в Карагандинском архиве копию приговора:
«20 сентября 1937 года заседанием Тройки УНКВД Ермолаева была вторично приговорена по статьям 58-10, 58-11 к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведён в исполнение 26 сентября 1937 года».
ДИРЕКТОР ТРЕТЬЯКОВКИ В КОЛХОЗЕ ИМЕНИ ПУШКИНА
Владимир Эйферт, яркий представитель русского импрессионизма, был этническим немцем. В 1930-е годы это не мешало его карьере, он часто бывал в заграничных командировках, но в 1941 году, после нападения Германии на СССР, социальный лифт, поднимавший Эйферта всё выше, оборвался и «рухнул» в ледяную казахскую степь, где советские немцы оказались только потому, что Сталин заподозрил в них «пятую колонну» Гитлера.
Владимир, а точнее, Вольдемар Эйферт родился в 1884 году в немецкой колонии Беттингер на Волге. С юношеских лет он пытался пробиться в мир высокого искусства — начинал маляром и подмастерьем у художников. После революции вступил в партию, заведовал астраханскими художественными мастерскими и занимался комплектованием городской картинной галереи.
Полученный опыт пригодился Эйферту в начале 1930-х, когда он стал заместителем директора Музея западного искусства и регулярно выезжал в Берлин, Париж и Стокгольм для переговоров о продаже шедевров западноевропейских мастеров, хранившихся в советских музеях. Таким способом СССР получал валюту для финансирования объявленной Сталиным программы индустриализации.
К моменту ареста и депортации в 1941 году Эйферт занимал пост директора Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, а также был председателем закупочной комиссии Комитета по делам искусств СССР. Но высокие должности и заслуги перед советской властью его не спасли. Директора одного из главных музеев страны ссылают в колхоз имени Пушкина под Карагандой (ныне — Аул Акбель), где он работает учётчиком горючего, учителем в школе, бухгалтером в сельпо. И пишет в Москву отчаянные письма с мольбой о реабилитации, в которых доказывает, что он вообще-то никогда не был настоящим немцем:
Центральному Комитету Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Член ВКП (б) с 1919 г., партбилет № 004850. Владимира Александровича Эйферта.
Заявление…
…Немецкому языку в обязательном порядке, в объёме, необходимом для советского служащего, я научился в 1931–1932 г.г. в Берлинском торгпредстве, работал с антиквариатом. Так же я учил французский язык в Париже, шведский в Стокгольме.
Мать умерла в 1909 году. С этого времени все встречи с её родными прекратились. У меня не было ни знакомых, ни друзей из немцев. Я был не только по чувству, но и по существу — русским. Теперь на старости лет меня сделали немцем…
…Чего же я не доделал? Что упустил в своей работе, что меня постигла такая кара, что создали мне такое тяжёлое, унизительное положение?..
…Вожди партии, тысячи рядовых членов партии, тысячи просто честных людей были сосланы царским правительством. Но эти люди знали, за что. Всё благородное, честное, трудовое человечество гордилось, любило и заботилось о таких товарищах. У тысяч подданных царя проводились обыски. И все понимали, что это означает. А теперь что означает для всякого честного советского человека обыск и высылка? Человеку не доверяет Советская власть, власть трудящихся. Это позорно, это несчастье…
…Меня знают все партийные и беспартийные художники, скульпторы, искусствоведы, в особенности: Журавлев, Грабарь, Быков, Заманский, Нюренберг, Кончаловский, Чуйков, Герасимовы, Иогансон, Савицкий, Солодовников, Крылов, Лебедевы, Перельман…
Без подписи. 6 февраля 1943 г.
Из письма Владимира Эйферта.
Письма Эйферта три года оставались без ответа, но летом 1944-го он всё-таки получил разрешение на переезд в Караганду, где ему дали ставку художника в клубе шахтёров, в котором он проработал до самого выхода на пенсию.
В 1960 году после второго инфаркта художник скончался и был похоронен на городском кладбище Караганды. Вскоре о нём забыли, и даже место его захоронения было утрачено. Однако в 2018 году могилу Эйферта отыскала и облагородила группа энтузиастов под руководством краеведов Караганды. С тех пор о нём сняли документальное кино, о его живописи читают лекции, а в Музее имени Кастеева картины Эйферта занимают отдельный зал.
САВАН-ЧАЛМА
Впрочем, оказаться учётчиком горючего в степном ауле на краю света — это по меркам того времени ещё можно было считать «удачей». Многим художникам повезло гораздо меньше.
Немецкий художник и философ Генрих Фогелер, один из создателей стиля модерн в Германии (югендстиль), вступил в компартию Германию в 20-х годах ХХ века. После прихода к власти национал-социалистов Генрих, как истинный коммунист, сбежал в СССР в надежде обрести там новую Родину и защиту от Третьего рейха. Однако то, чего не сделали гитлеровцы, «доделали» большевики, и его депортировали в 1941 году в Карагандинскую область. За то, что был немцем.
69-летний художник не выдержал тягот ссылки. Спустя год он умирает от недоедания и истощения в сельской больнице села Корнеевка (ныне — Корней) Карагандинской области. В 1999 году карагандинские художники Марат Джунусов и Анатолий Билык установили памятник Фогелеру перед зданием областного немецкого центра Wiedergeburt.
Если «из забывших Иосифа Бродского можно составить город», то из художников-спецпереселенцев в Казахстан можно составить отдельный огромный музей. В зале, соседнем с залом Владимира Эйферта, висит картина известного казахстанского художника-корейца Михаила Кима, также оказавшегося в Казахстане не по своей воле. Недавно в музее проходила большая выставка в честь его 100-летия, и её куратором выступила дочь художника Елизавета Ким, искусствовед, проработавшая в музее более 50 лет.
— Отец с родителями жил на Дальнем Востоке. Корейцы, как известно, стали переселяться в Россию с 1860 года, правительство относилось к этому факту доброжелательно, узрев, что они — народ не буйный, а главное — трудолюбивый… В 1937-м всё корейское население в товарных вагонах было вывезено в Казахстан и Узбекистан. Тогда ссыльным, по воспоминаниям моих родителей, было разрешено каждому взять с собой шесть метров ткани.
Эта чудовищная аналогия длины ткани с саваном повергает в шок. Как известно, путники-арабы во время совершения хаджа облачались в чалму длиной в шесть метров. Умерших по дороге в Мекку оборачивали в эту ткань. Несложно понять, что эти шесть метров означали и для ссыльного корейского народа, — рассказывает Елизавета.
РУССКИЙ МУЗЕЙ НЕ ПОКАЗЫВАЕТ ФИЛОНОВА — А МЫ БУДЕМ!
Во многом сохранили коллекцию «ссыльного» искусства и сделали из неё полноценную экспозицию, будто бы за окном не СССР с его повсеместным соцреализмом, две женщины — директор Любовь Плахотная и искусствовед Елена Вандровская. Они обе они родились и выросли вдали от Казахстана.
— Любовь Плахотная родилась в Харькове, — рассказывает искусствовед Елизавета Ким.— Сначала училась в Феодосии, потом поступила в московское училище 1905 года (Московское государственное академическое художественное училище памяти 1905 года. — Ред.), вышла замуж за человека, связанного с министерством связи, и им предложили командировку в один из союзных городов. Вот она и выбрала Алма-Ату — добровольно. Сначала Плахотная здесь работала на фабрике сувениров, поскольку у неё было только начальное художественное образование; но, думаю, что уже там она смогла проявить себя в силу своего характера. Что-то реорганизовала, улучшала — видимо, люди заметили эти качества и предложили работать в музее. Точнее, в 1950 году, когда она стала нашим директором, музея никакого не было — была одна маленькая комната, которая вся была забита экспонатами, и всё. Именно она после войны обивала все пороги, все инстанции, чтобы был построен музей в Алма-Ате, и только она появлялась в министерстве, на неё кричали: «Плахотная, вышла из этого кабинета! Нам не хватает школ, нам не хватает больниц, а вы опять со своим музеем!»
С другой стороны, Плахотной надо было договариваться с коллекционерами, художниками, наследниками. Она умела убеждать их в том, что они должны продать эти картины в какую-то далекую Алма-Ату. К примеру, она приехала к сестре Павла Филонова, наследнице, и попросила её продать нам его работу. На что сестра художника, Глебова, сказала: «Нет, Павел всё своё творчество завещал Русскому музею». Плохотная ей отвечает: «Да, завещал, но Русский музей не показывает Филонова — а мы будем! Его работа будет в экспозиции!» И она убедила её продать нам четыре работы Филонова — ни Москва, ни Ленинград не показывали тогда Филонова, а у нас его работы были в постоянной экспозиции!
Получается, что русский авангард для нас сохранили две женщины — из Харькова и Харбина.
Художники, сосланные в Казахстан, были невероятно бедны, как, например, Исаак Иткинд, живший в окрестностях Алма-Аты в какой-то яме, словно философ-стоик. Но даже в эту землянку к нему приезжали ученики и ученицы, которых привлекал библейский художественный темперамент Исаака.
Ссыльные и репрессированные дали мощный импульс развитию казахстанской живописи ХХ века. Они насытили местное искусство новыми смыслами, формами и школами живописи. Многие из них, чтобы выжить, занимались преподаванием в художественных студиях и кружках по всему Казахстану. Выпускники этих кружков стали лучшими профессиональными художниками страны.
Так уж вышло, что история современного искусства в Казахстане неотделима от истории ГУЛАГа.
