Доступность ссылок

Срочные новости:

«Я найду возможность вернуться»


Ахтем Чийгоз после освобождения. Киев, 27 октября 2017 года.
Ахтем Чийгоз после освобождения. Киев, 27 октября 2017 года.

Ахтем Чийгоз – о СИЗО, освобождении и борьбе за украинский Крым.

Заместитель председателя меджлиса крымско-татарского народа Ахтем Чийгоз почти три года провел в симферопольском СИЗО. Российские власти приговорили его к восьми годам колонии – за участие в митинге в поддержку территориальной целостности Украины, который состоялся 26 февраля 2014 года перед зданием Верховной Рады Крыма. Ахтема Чийгоза и его коллегу Ильми Умерова освободили 25 октября 2017 года (по неофициальной информации, о передаче их Киеву договорились президенты Турции и России Реджеп Тайип Эрдоган и Владимир Путин).

В эксклюзивном интервью "Крым.Реалии" Ахтем Чийгоз рассказал о своем заключении, освобождении и борьбе за украинский Крым.

‒ Правильно ли я понимаю, что до ареста 2015 года с вами вели переговоры? Кто их вел? Что вам предлагали?

‒ Переговоры были. Приезжали из администрации президента России ‒ это и бывший представитель президента Белавенцев (Олег Белавенцев. – РС), и начальник ФСБ Палагин (глава управления ФСБ по Крыму Виктор Палагин. – РС) и замы его, и Аксенов (глава Крыма Сергей Аксенов. – РС).

‒ С этими людьми вы лично общались?

‒ Конечно. Я не боюсь с кем-то встречаться. Главное ‒ показать четко позицию не только свою, но и тех, от чьего имени ты говоришь. Я ‒ заместитель председателя меджлиса крымско-татарского народа. Я и в тюрьме сидел в этом статусе. Мне не приходилось говорить от имени человека Чийгоза Ахтема.

‒ Что именно предлагали? Вам? Меджлису?

‒ Деньги, должности. Настолько это банально было – может, потому что некоторые на это все уже купились. Как тогда все выражались: все продажны – вопрос только в цене. Я это даже не обсуждал.

‒ Когда вас задержали и началось дело "26 февраля", с вами тоже пытались договориться?

Как тогда выражались: все продажны – вопрос только в цене. Я это даже не обсуждал.

‒ Когда меня задержали, я думал, что меня похищают. Я был в кафе, пил кофе. Вломились пятеро-шестеро ребят без опознавательных знаков и в масках. Меня вывели сразу в микроавтобус затемненный. Я прочитал одну молитву про себя, чтобы не показывать, что меня сильно беспокоит происходящее. Минут 30–40 меня катали. Я, конечно, ничего не видел, потому что на голове был мешок. Потом меня в подвал привезли. Тогда я понял, что попал в здание бывшего СБУ, и я для себя вывод сделал. Я же знаю, что от кафе того 50 метров до здания было. Видимо, им команду дали не трогать. Ну, не убивать.

Ахтем Чийгоз.
Ахтем Чийгоз.

Когда мне сказали, что это за события 26 февраля... я меньше всего об этом думал. Даже следователю сказал: "Ну-ну, посмотрим, как все это срастется". Меня первые полгода вообще почти не трогали – они лихорадочно искали, что же туда пришить.

‒ Вам разрешали видеться с близкими? Матерью?

‒ Жену первый раз увидел где-то через четыре месяца. Месяцев через восемь, когда увидел маму с отцом, они сказали мне оба: "Тебя мысли твои погубят". Отец сказал: "Разберись с мыслями, о нас не думай. Мы знаем, за что ты здесь, и ты должен достойно это пройти". Больше я их не видел.

Алие, мать Ахтема Чийгоза, молится в день его рождения, 12 февраля 2017 года.
Алие, мать Ахтема Чийгоза, молится в день его рождения, 12 февраля 2017 года.

Условия свиданий в СИЗО ‒ это тоже пытка, особенно для мамы, у которой очень давно болели ноги. Мне не говорили, что она болеет тяжело. Когда я иногда с ней разговаривал, она говорила: "Просто ноги болят". Я считал, что все-таки увижу ее. И по возрасту она не такая старая была. Но когда уже все ‒ сестры, жена не смогли скрывать. Это она уже год болела. Я стал говорить суду, чтобы мне дали возможность встретиться. Мне трижды отказывали, но в один момент меня вдруг во время перерыва, надев мешок, отвезли к матери. И я хоть смог с ней попрощаться перед смертью. Через несколько дней она умерла.

‒ Как вы думаете, почему вас не пустили на похороны вашей матери?

‒ Это сущность этой власти. Им понятия гуманности, человеческих ценностей чужды. Но самое главное, что мой долг сына с честью выполнил мой народ. На похоронах собралось несколько тысяч человек – это при всем этом диктате. И многие говорили: "Мы пришли похоронить свою маму".

Крым: близкие о смерти матери Ахтема Чийгоза (видео)
please wait

No media source currently available

0:00 0:02:37 0:00

‒ Вы называете свое освобождение "спецоперацией". Наверняка, вы узнавали какие-то подробности. Как это удалось?

‒ Были такие моменты, когда говорили, что вот-вот все решится. Но всегда на каких-то условиях. Естественно, я не соглашался. Точно так же и в этот раз пришли, и я сказал, что ничего подписывать не буду. "Мы вас освобождать будем". Я говорю: "Освобождайте".

Я спокойно относился к тому, что должен идти этим путем.

Мне попытались объяснить, что какие-то переговоры прошли между Эрдоганом и Путиным. Понимаете, там нельзя жить с этой мыслью и постоянно смотреть на дверь – так с ума сойти можно. Тут надо с собой договориться. Я жену успокаивал, что восемь лет ‒ это не вся жизнь.

‒ То есть вы смирились? Были готовы отсидеть весь срок?

‒ Я не смирился. Смирился ‒ это значит превратился в некое существо, которое как животное выведут покушать в определенное время…

‒ Переформулирую: вы были готовы ко всему?

‒ Да, я спокойно относился к тому, что должен идти этим путем.

‒ Вспомним 2014 год. В первые недели оккупации меджлис крымско-татарского народа вел переговоры с российской властью, как вы ее называете, и делегировал несколько человек в исполнительную власть Крыма. Это было ошибкой или так было необходимо сделать?

Мы в той лихорадочной ситуации искали выход –как сохранить Крым в составе Украины.

‒ Произошла оккупация. В Киеве никто не знал, что с этим делать, когда регулярные войска, дававшие присягу, и их командиры, к сожалению, сдавали основные объекты. Когда паром ‒ единственная территория, с которой можно было реально войти на территорию Украины, то есть в Крым. И когда там тысячи единиц военной техники шло, а те, кто давал присягу и ели-пили с рук Украины, просто продались. Все это бред, что кто-то должен был с Киева позвонить, дать приказ. Детский лепет, чтобы оправдать свою трусость. В уставе четко написано: первый выстрел в воздух, второй ‒ на поражение.

Мы в той лихорадочной ситуации искали выход – как через свое влияние сохранить Крым в составе Украины. Почему потом Курултай был? Потому что мы одни остались. Нам нужно было искать какую-то форму, противодействовать этому.

‒ Должен ли был Курултай делегировать представителей меджлиса (Ленура Ислямова, Заура Смирнова) в российскую власть Крыма? Были ли другие варианты?

‒ Была задача номер один ‒ сохранить свои семьи. Государство, которое имело возможности ‒ войска, спецподразделения, ‒ оказалось абсолютно бессильным в Крыму. Это было время неопределенности. Но не в основных принципах целостности Украины – что это оккупация. У нас по этим вопросам сомнений не возникало.

Мы пытались сохранить народ, безопасность, но не ценой предательства.

Это нельзя оценивать с точки зрения ошибок. Это нужно оценивать с точки зрения реальности и тех условий, в которых оказались не только мы, но Украина. Если бы мы последовательно не шли бы, то сегодня вообще не стоял бы вопрос о принадлежности Крыма.

‒ То есть, анализируя это сейчас, вы поступили бы так же?

‒ Если бы я что-то сделал, за что мне было бы стыдно, я бы не сидел три года и не вел бы себя соответствующим образом. Мы пытались, соизмеряя возможности в той ситуации, сохранить народ, безопасность, но не ценой предательства. Может, поэтому нас и прессуют там по сей день – нам этого простить не могут. Потому что, если бы мы вели себя лояльно, я думаю, что к сегодняшнему дню вопрос Крыма не стоял на повестке дня международных институтов.

‒ Существует ли раскол меджлиса, который мог начаться в тот период?

‒ Меджлис ‒ это не штаб батальона или армии, не военизированная группировка или партийная, где все уставом прописано. Это выборный орган. Иногда не знаешь, как в какой ситуации люди себя поведут, потому что в принципе все эти 25 лет ситуация хоть и бурно и активно, но развивалась стабильно. В такой ситуации я видел людей, которые у меня ассоциировались со стержнем, а повели себя очень ‒ я другого слова не найду ‒ дешево.

Легко выйти и объявить: не берем паспорта. А что дальше?

Дело не в расколе, а в нахождении возможностей продолжать функционировать этому органу. Это не та ситуация, когда ты взвешенно принимаешь решения, заранее зная, как поступишь. Легко выйти и объявить: не берем паспорта. А что дальше? Мы были настолько этим вопросом обеспокоены, что поняли: конкретного решения не примем, потому что мнения разделились.

Я паспорт не взял. Как отдельный человек, это право каждого. Но если бы я обратился к народу и сказал: "Не берите паспорта", я должен сказать, что делать потом.

Ахтем Чийгоз.
Ахтем Чийгоз.

Цель стояла ‒ сохранить меджлис как национальный орган и двигаться по базовым вопросам. Удалось ли это? Давайте оценим сразу по действиям оккупантов. Им, например, не нужно было перевербовывать какие-то активные республиканские организации ‒ их просто не стало. Некого было перевербовывать. С меджлисом что произошло? Да, оказались несколько подлецов-коллаборантов.

‒ До аннексии о вас говорили как о непримиримом борце с исламской партией "Хизб ут-Тахрир". После массовых арестов крымских мусульман, которых обвиняют в том, что они являются членами "Хизб ут-Тахрир", ваше отношение изменилось?

‒ "Непримиримый борец" – это еще один миф, который был в аналитике СБУ по Крыму. Я всегда к этому относился так: там есть группа ребят, не определившихся и еще не готовых понимать, что такое национальное движение и борьба за свою родину. В какой-то момент я очень жестко принимал решения и противодействовал. Но это рабочие моменты, а не непримиримость. Это мои соотечественники другой группы активности.

‒ Сегодня вы в Киеве, на свободе, но в Крыму вас ждут ваши близкие. Кто это? Как скоро они ожидают вас увидеть?

Я не хочу быть в стороне, я обязан нести всю тяжесть и горе, что там терпит мой народ.

‒ Слава Аллаху, я смог воспитать детей, которые не боялись со мной общаться, не боялись с внуками и вместе с моей супругой выходить на пикет под Верховным судом. Они ‒ крымские татары. Поэтому они там сейчас живут.

‒ Что вам говорят дети? Ехать в Крым, оставаться в Киеве?

‒ Они знают, что я все равно найду возможность вернуться. У меня есть взрослые девочки с внуками, и нельзя, чтобы из-за какой-то опасности они следом за мной в Киев ринулись.

Я сейчас иногда сквозь сон вижу дом. Я этот дом строил, сажал деревья… Я поэтому вернусь. И этот персик я съем еще, и во дворе буду ходить, и никто меня не напугает. Даже сидя в тюрьме, я иногда шутил: вам сложнее там. Здесь, хоть я и за решеткой, но воздух мой. Мой родной. Вернуть родину, находясь вне ее, намного тяжелее. Я не хочу быть в стороне, я обязан нести всю тяжесть и горе, что там терпит мой народ. Я с ним буду. Иначе это не жизнь.

(Над текстовой версией материала работала Катерина Коваленко.) Материал Крымской редакции Азаттыка.

XS
SM
MD
LG