Сегодня трудно поверить, что смертную казнь в Казахстане можно было демонстрировать в телевизионном эфире. Но однажды это случилось: в 1995 году Коммерческий телевизионный канал показал в прайм-тайм расстрел человека. Видеозапись была плохого качества, но позволяла рассмотреть происходящее и понять, что выстрел в затылок был не постановочным (слово «фейк» войдет в широкое употребление много позже), а самым настоящим. Выходка телевизионщиков вызвала умеренный скандальчик, позволявший иностранным журналистам впоследствии писать о том, что в Казахстане смертную казнь показывают по телевизору. Никто так и не понял, кто и зачем это сделал — передал журналистам запись, которая тогда была еще не цифровой, и даже не дивидишной, а ленточной. Она потом долго гуляла на кассетах VHS, и студенты, развлекаясь, смотрели ее на квартирных вечеринках.
В последнее время память то и дело услужливо вытаскивает из своих подкорок события дней минувших. Наверное, причина в обязывающей дате — 25 лет, на протяжении которых ты синхронно взрослела вместе со страной (да-да, то самое китайское изречение про проклятое поколение — про нас). Что-то вспыхивает в сознании эффектом дежавю, какие-то вещи пророчески сбываются, события кольцуются, слова повторяются. Но что-то неизбежно меняется.
Смертный приговор Руслану Кулекбаеву возобновил дискуссию о смертной казни: нужна она или нет Казахстану. Горячая тема, не сходившая с повестки на протяжении 1990-х, когда Казахстан был лидером по количеству казней после Нигерии, Китая и Саудовской Аравии, а исполнение приговора можно было посмотреть по телевизору, вернулась благодаря террористу-одиночке.
Вообще-то этот разговор — о смертной казни — в вялотекущем режиме продолжается постоянно, периодически оживляясь в связи с обсуждением ли поправок к уголовному кодексу, исключительной ли мерой наказания вопреки мораторию. Это можно даже считать признаком плохого публициста: если писать совсем не о чем, подними вопрос смертной казни с непременным заголовком «казнить нельзя помиловать» и приведи до кучи доводы за и против. При всей остроте — речь идет все-таки о жизни и смерти — в Казахстане этот вопрос всегда был каким-то нарочитым, как например разговор о глобальном потеплении. Наверное, изменение климата угрожает и нам, как всему человечеству, но когда вероятность попасть под колеса машины или задохнуться от смога слишком высока, таяние гималайских ледников выглядит для обычного человека надуманной медийной проблемой. Слишком много реальных вещей, от которых можно умереть здесь и сейчас, чтобы беспокоиться об участи убийц и насильников. Никто и не беспокоился, приговоренных к смерти никому не жалко, достаточно посмотреть замеры общественного мнения: большинство всегда было твердо уверено, что принцип «око за око» справедлив и разумен. Казахстанские общество не изменилось в своем понимании гуманизма за 25 лет, возвращение смертной казни может вызвать противодействие только извне и повредить только внешнеполитической репутации. Наверное, это плохой страновой пиар перед выставкой ЭКСПО и Универсиадой. Ну и правозащитники будут обвинять власть в жестокости, но они всегда это делают.
В самой острой фазе обсуждения, в 1990-х годах, комитет по помилованию при президенте имел обыкновение проводить пресс-конференции в президентской резиденции на Фурманова и рассказывать журналистам и затесавшимся в их ряды правозащитникам леденящие душу подробности зверских убийств. На одной довелось присутствовать и мне, студентке, и выслушивать детали убийства в Алматинской области целой семьи от мала до велика. Прямо за мной сидела представитель бюро по правам человека Жемис Турмагамбетова, то и дело порывавшаяся спорить с председателем комитета по помилованию, который подводил разговор к тому, что, мол, делать с такими отморозками нечего, кроме как расстрелять — нельзя помиловать. Слушая его, к концу пресс-конференции хотелось возопить: «Смерть душегубам!» — и опустить большой палец вниз. Бедная Турмагамбетова одна была против.
Однако именно в вопросе смертной казни власти довольно бодро шли навстречу прогрессивной международной общественности. Если по другим проблемам, где от нас также постоянно чего-то досадливо требовали, мы двигались с траекторией «шаг вперед, два шага назад» — то тут уголовный кодекс последовательно смягчался с 1994 года и завершился бессрочным мораторием в 2003 году. Запятая встала все-таки перед «помиловать».
Отношение постсоветских государств к смертной казни очень хорошо объясняет тот умиляющий факт, что смертную казнь отменили даже Узбекистан и Туркменистан, обычно игнорирующие международное давление. В Узбекистане никак не могут отказаться от принудительного, фактически рабского труда на хлопковых полях, а вот от смертной казни отказаться политической воли хватило. Разумная уступка гуманистам, когда исполнить смертный приговор не так уж трудно и без суда. В России много писали о загадочных смертях в местах заключения кавказских боевиков. В Алматы силовики в 2012 году в ходе боевой операции уничтожили всех девятерых террористов в частном особняке, в котором находился еще и 11-летний ребенок, и по этому поводу не было никаких громких расследований и общественных комиссий, какие непременно случились бы в какой-нибудь европейской стране. А про тюрьмы и колонии некоторых стран Центральной Азии свидетельствуют такое, что многие постояльцы, вполне возможно, предпочли бы смерть жизни там.
Смертная казнь была не так болезненна и принципиальна для постсоветских правителей, как другие условия современной международной повестки — свобода слова, альтернативные прозрачные выборы, независимость суда. Все дело в том, что она не угрожала основам автократии. Не угрожала в то время, когда от нее постепенно отказывались в 1994, 1998, 2003 годах. Большинство приговоренных к смерти тогда были обычными уголовниками, криминалитетом или бытовыми убийцами — жертвой обстоятельств. Оставленные в уголовном кодексе смертные статьи за терроризм в 1990-х выглядели чистой экзотикой. Теперь, в 2016 году, вопрос встал ребром, и смертная казнь может вернуться не только в тексте судебного приговора. Правда вот те, ради кого выстрел в затылок хотят реанимировать, кажется, не боятся.
Приговоренные к смерти в 1990-х очень хотели жить. Они писали прошения о помиловании президенту. Их матери обивали пороги прокуратур и редакций газет и давали страстные интервью. Я в 1998 году ездила в узбекский кишлак под Шымкентом, жителя которого приговорили к высшей мере наказания за убийство любовницы, ее старой матери и двух маленьких детей. Вся махалля во главе со старостой наивно просила нас с фотографом замолвить за него слово, семья мужчины была погружена в траур, а мать бросилась передо мной на колени, чтобы я передала ее письмо президенту.
Будет ли кто-нибудь вставать на колени за Кулекбаева? За других потенциальных смертников, стоящих на очереди перед судом? Имеет ли для них самих хоть какое-то значение мера наказания? Вполне вероятно, чем страшнее, тем даже лучше…
Вот так неожиданно на 25-м году жизни страны для нас повернулся и встал любимый вопрос плохих публицистов. Речь больше не идет о жизни и смерти, речь идет о смерти и смерти.
В блогах на сайте Азаттык авторы высказывают свое мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.
