Часть вторая
Нью-Йорк из иллюминатора
АЗИЗА
Ситцем небо выцвело – мчусь я в небе птицею. Мысли кобылицами всё вперед летят. Тихая эйфория – я лечу, и значит, я живу. Лишенные полета, жизнь и мысль теряют смысл.
Тускло-серо-голубое пространство ниже меня – словно поверхность нетающего льда. Кажется, что будет так всегда – хронофаги-лонгольеры не дотянутся сюда, в мой застывший День сурка.
Медленно-медленно сознание начинает раздваиваться, и вот уже «гляжу в себя, как в зеркало, до головокружения». Вдох – выдох, вдох – выдох, и мое второе я, загипнотизированное темной глубиной внутри моих зрачков, погружается в сон.
Какие сны в том чудном сне приснятся?
В этом втором сне вижу я себя на большом высоком утесе, сложенном из древних растрескавшихся черных базальтов. Его плоская вершина покрыта изумрудной травой, среди которой растут прекрасные цветы. Подхожу поближе к краю.
Подо мной – бескрайняя долина, по которой течет широкая река. На горизонте сквозь белесую дымку виден океан. Пьянящая радость и чувство безграничной свободы наполняют меня.
Во мне звучат строки Уолта Уитмена: «Кто бы Ты ни был! Иди напролом и требуй! Эта пышность Востока и Запада — безделица рядом с тобой, эти равнины безмерные и реки безбрежные – безмерен, безбрежен и Ты, как они. Эти неистовства бури, стихии, иллюзии смерти – Ты тот, кто над ними владыка. Ты по праву владыка над болью, над страстью, над каждой стихией, Природой, над смертью».
И молнией пронизывает сознание – я скоро увижу всё то, что только что видела в своем сне.
Нехотя пробуждается сознание от приглашения к легкому ланчу – второму за время вылета из Риги. Сердце стучится в груди загнанной птицей. Мозг всё еще заворожен сновидением, он не хочет спускаться с вершин необыкновенного парения духа.
Но, скушав йогурт и выпив чаю, переходишь к прозе жизни – заполнению бланка береговой охраны и таможенной декларации.
Справа меж тем проплывает американский берег. По мере снижения видно, как водная поверхность внизу исчеркана тонкими белыми прямыми и кривыми линиями от скоростных катеров – как будто бы тот легендарный китайский мальчик пришел сюда из глубины веков и учится рисовать на воде невидимой палочкой в отсутствие туши, кисти и рисовой бумаги.
Вот и Лонг Айленд, длинный остров – полупустынный вначале и плотно застроенный по мере приближения к Нью-Йорку.
Самолет выполняет плавные пируэты, кружась в загруженном небе в ожидании очереди на посадку. Его пиктограмма на экранах салонных мониторов крутится то туда, то сюда – так продолжается довольно долго. Хочется скорее сесть, пройти все формальности, доехать до незнакомого пока мне дома – и под душ.
Наконец как-то незаметно садимся – на этот раз аплодисменты громче за счет активности латышей – и долго катимся по рулежным дорожкам среди бесчисленных ангаров, самолетов и аэропортовой техники. Наша воздушная гавань – крупнейший в США аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди, или, как его называют во всем мире, JFK (Джи-Эф-Кей). Как это у Ковалева в «Американских дождях» на манер «Коробейников»: «JFK легко рифмуется с непременным здесь ОK, парень с девицей целуются – расстаются в JFK».
Долгий переход по четвертому терминалу, разглядывание огромного, во всю стену над головой, почти в стиле соцреализма рельефного панно, пока продвигаюсь в очереди к паспортному контролю.
Улыбчивый офицер, задав пару вопросов, быстро отпускает меня с прикрепленной в паспорте половинкой ранее заполненного в самолете бланка со штампом даты, до которой мне можно оставаться в США. В отличие от многих других стран, такое решение в США принимает именно этот офицер. Поэтому можно прилететь в Штаты с визой, срок действия которой заканчивается завтра, и получить разрешение на пребывание в США на полгода.
Побегав по каруселям среди гор багажа на полу, нахожу свою сумку и, отдав на выходе таможенную декларацию, выхожу на волю, где среди толпы встречающих вижу родные лица. Поцелуи, слезы, объятья, и через несколько минут, вырулив со стоянки, едем по забитым автомобилями улицам Нью-Йорка.
АЗАМАТ
Я еще поспал немного, а потом взглянул в окошко. И вовремя – увидел под собой что-то черное, скалистое, страшное.
Исландия! Это о ней писал Бальмонт:
«Валуны, и равнины, залитые лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полные грусти своей величавой,
Убеленные холодом бледных лучей».
И вновь океан. Трудно понять с такой высоты, но мне кажется, что внизу я различаю льдины. Далеко забрались мы на север! В сине-фиолетовой выси висит тоненький серп луны. Опустишь взгляд чуть ниже, в зачарованном безделье видишь: топит небо в море звездной пыли ожерелье. Самолет наш всё летит и летит, и вот уже справа внизу – Гренландия.
На удивление много черных вершин выглядывает из-под бескрайнего снежного покрывала когда-то зеленой земли. Они проплывают так близко, что кажется: можно до них дотянуться. Этот обман зрения – из-за исключительной чистоты воздуха, в котором самолет оставляет сейчас свой инверсионный след.
В который раз продумываю все действия по прилете, хотя я и основательно подготовился к встрече с Нью-Йорком. Все-таки в первый раз и никто меня не встречает.
Хорошо еще, что дальше мне пока лететь никуда не надо, не то что познакомившимся со мной в полете девчатам, которые летят в США по программе Work and travel («Работай и путешествуй»). Им еще надо добраться до аэропорта Ла Гардиа, и оттуда кому – во Флориду, кому – в Калифорнию, а кому – в Техас.
За размышлениями незаметно проходит время, а тут уже Ньюфаундленд и приглашают перекусить. Берега Штатов сменяют берега Канады – об этом можно догадаться лишь по уровню обжитости земли.
В заполнении документов незаметно пролетает время, и вот уже посадка. От печали до радости – как от взлета до посадки. Наше время – время сжатости, быстродействия и хватки.
Пока шли к паспортному контролю, на всякий случай снял свою белую тюбетейку: береженого Аллах бережет. Офицер долго рассматривал документы, даже попросил приглашение, но потом отпустил с миром.
Вышел в зал, распрощался с попутчицами, которых тут же атаковали, как мне кажется, местные русскоязычные «каталы». Я ведь до этого им подробно объяснил, как надо добираться до Ла Гардии, а они клюнули на выкрики по-русски: «Приехавшие по Work and Travel, подойдите сюда!»
Я в этом отношении человек жесткий и придерживаюсь принципа: «Понятливых судьба за руку ведет, а непонятливых – тащит». Поэтому не стал повторять то, что разжевал им в самолете. Сам что-то промычал на предложение такси по-русски, получив в ответ порцию отборной московской матерной скороговорки, дошел до конца зала, повернул направо и поднялся по эскалатору на второй этаж – на станцию Airtrain. Так называется управляемый автоматически (без машиниста) поезд из двух вагонов, который курсирует между терминалами и станцией метро. Проезд между терминалами бесплатный, а до метро – пять долларов.
Зашел в первый вагон, встал у лобового стекла и стал снимать на видеокамеру. Но через станцию в вагон заскочил толстый негр в форменном пиджаке и вежливо попросил прекратить съемку. Так что никак не могу порадовать вас снятыми мной видами JFK и Бруклина с высот надземной железной дороги. Увы и ах!
Нью-Йорк из иллюминатора
АЗИЗА
Ситцем небо выцвело – мчусь я в небе птицею. Мысли кобылицами всё вперед летят. Тихая эйфория – я лечу, и значит, я живу. Лишенные полета, жизнь и мысль теряют смысл.
Тускло-серо-голубое пространство ниже меня – словно поверхность нетающего льда. Кажется, что будет так всегда – хронофаги-лонгольеры не дотянутся сюда, в мой застывший День сурка.
Медленно-медленно сознание начинает раздваиваться, и вот уже «гляжу в себя, как в зеркало, до головокружения». Вдох – выдох, вдох – выдох, и мое второе я, загипнотизированное темной глубиной внутри моих зрачков, погружается в сон.
Какие сны в том чудном сне приснятся?
В этом втором сне вижу я себя на большом высоком утесе, сложенном из древних растрескавшихся черных базальтов. Его плоская вершина покрыта изумрудной травой, среди которой растут прекрасные цветы. Подхожу поближе к краю.
Подо мной – бескрайняя долина, по которой течет широкая река. На горизонте сквозь белесую дымку виден океан. Пьянящая радость и чувство безграничной свободы наполняют меня.
Во мне звучат строки Уолта Уитмена: «Кто бы Ты ни был! Иди напролом и требуй! Эта пышность Востока и Запада — безделица рядом с тобой, эти равнины безмерные и реки безбрежные – безмерен, безбрежен и Ты, как они. Эти неистовства бури, стихии, иллюзии смерти – Ты тот, кто над ними владыка. Ты по праву владыка над болью, над страстью, над каждой стихией, Природой, над смертью».
И молнией пронизывает сознание – я скоро увижу всё то, что только что видела в своем сне.
Нехотя пробуждается сознание от приглашения к легкому ланчу – второму за время вылета из Риги. Сердце стучится в груди загнанной птицей. Мозг всё еще заворожен сновидением, он не хочет спускаться с вершин необыкновенного парения духа.
Но, скушав йогурт и выпив чаю, переходишь к прозе жизни – заполнению бланка береговой охраны и таможенной декларации.
Справа меж тем проплывает американский берег. По мере снижения видно, как водная поверхность внизу исчеркана тонкими белыми прямыми и кривыми линиями от скоростных катеров – как будто бы тот легендарный китайский мальчик пришел сюда из глубины веков и учится рисовать на воде невидимой палочкой в отсутствие туши, кисти и рисовой бумаги.
Вот и Лонг Айленд, длинный остров – полупустынный вначале и плотно застроенный по мере приближения к Нью-Йорку.
Самолет выполняет плавные пируэты, кружась в загруженном небе в ожидании очереди на посадку. Его пиктограмма на экранах салонных мониторов крутится то туда, то сюда – так продолжается довольно долго. Хочется скорее сесть, пройти все формальности, доехать до незнакомого пока мне дома – и под душ.
Наконец как-то незаметно садимся – на этот раз аплодисменты громче за счет активности латышей – и долго катимся по рулежным дорожкам среди бесчисленных ангаров, самолетов и аэропортовой техники. Наша воздушная гавань – крупнейший в США аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди, или, как его называют во всем мире, JFK (Джи-Эф-Кей). Как это у Ковалева в «Американских дождях» на манер «Коробейников»: «JFK легко рифмуется с непременным здесь ОK, парень с девицей целуются – расстаются в JFK».
Долгий переход по четвертому терминалу, разглядывание огромного, во всю стену над головой, почти в стиле соцреализма рельефного панно, пока продвигаюсь в очереди к паспортному контролю.
Улыбчивый офицер, задав пару вопросов, быстро отпускает меня с прикрепленной в паспорте половинкой ранее заполненного в самолете бланка со штампом даты, до которой мне можно оставаться в США. В отличие от многих других стран, такое решение в США принимает именно этот офицер. Поэтому можно прилететь в Штаты с визой, срок действия которой заканчивается завтра, и получить разрешение на пребывание в США на полгода.
Побегав по каруселям среди гор багажа на полу, нахожу свою сумку и, отдав на выходе таможенную декларацию, выхожу на волю, где среди толпы встречающих вижу родные лица. Поцелуи, слезы, объятья, и через несколько минут, вырулив со стоянки, едем по забитым автомобилями улицам Нью-Йорка.
АЗАМАТ
Я еще поспал немного, а потом взглянул в окошко. И вовремя – увидел под собой что-то черное, скалистое, страшное.
Исландия! Это о ней писал Бальмонт:
«Валуны, и равнины, залитые лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полные грусти своей величавой,
Убеленные холодом бледных лучей».
И вновь океан. Трудно понять с такой высоты, но мне кажется, что внизу я различаю льдины. Далеко забрались мы на север! В сине-фиолетовой выси висит тоненький серп луны. Опустишь взгляд чуть ниже, в зачарованном безделье видишь: топит небо в море звездной пыли ожерелье. Самолет наш всё летит и летит, и вот уже справа внизу – Гренландия.
На удивление много черных вершин выглядывает из-под бескрайнего снежного покрывала когда-то зеленой земли. Они проплывают так близко, что кажется: можно до них дотянуться. Этот обман зрения – из-за исключительной чистоты воздуха, в котором самолет оставляет сейчас свой инверсионный след.
В который раз продумываю все действия по прилете, хотя я и основательно подготовился к встрече с Нью-Йорком. Все-таки в первый раз и никто меня не встречает.
Хорошо еще, что дальше мне пока лететь никуда не надо, не то что познакомившимся со мной в полете девчатам, которые летят в США по программе Work and travel («Работай и путешествуй»). Им еще надо добраться до аэропорта Ла Гардиа, и оттуда кому – во Флориду, кому – в Калифорнию, а кому – в Техас.
За размышлениями незаметно проходит время, а тут уже Ньюфаундленд и приглашают перекусить. Берега Штатов сменяют берега Канады – об этом можно догадаться лишь по уровню обжитости земли.
В заполнении документов незаметно пролетает время, и вот уже посадка. От печали до радости – как от взлета до посадки. Наше время – время сжатости, быстродействия и хватки.
Пока шли к паспортному контролю, на всякий случай снял свою белую тюбетейку: береженого Аллах бережет. Офицер долго рассматривал документы, даже попросил приглашение, но потом отпустил с миром.
Вышел в зал, распрощался с попутчицами, которых тут же атаковали, как мне кажется, местные русскоязычные «каталы». Я ведь до этого им подробно объяснил, как надо добираться до Ла Гардии, а они клюнули на выкрики по-русски: «Приехавшие по Work and Travel, подойдите сюда!»
Я в этом отношении человек жесткий и придерживаюсь принципа: «Понятливых судьба за руку ведет, а непонятливых – тащит». Поэтому не стал повторять то, что разжевал им в самолете. Сам что-то промычал на предложение такси по-русски, получив в ответ порцию отборной московской матерной скороговорки, дошел до конца зала, повернул направо и поднялся по эскалатору на второй этаж – на станцию Airtrain. Так называется управляемый автоматически (без машиниста) поезд из двух вагонов, который курсирует между терминалами и станцией метро. Проезд между терминалами бесплатный, а до метро – пять долларов.
Зашел в первый вагон, встал у лобового стекла и стал снимать на видеокамеру. Но через станцию в вагон заскочил толстый негр в форменном пиджаке и вежливо попросил прекратить съемку. Так что никак не могу порадовать вас снятыми мной видами JFK и Бруклина с высот надземной железной дороги. Увы и ах!