Часть первая
Полпути до Нью-Йорка
АЗИЗА. ТАШКЕНТ
Меня везут в ташкентский аэропорт друзья на двух машинах, битком набитых баулами с мусульманской женской одеждой – хиджабами. Хотя от дома до аэропорта не очень далеко, мы едем сначала в противоположную сторону – на базар «Урюкзор», где ребята торгуют ими. У меня на руках билет, и, если остановит автоинспекция, можно отговориться либо обойтись небольшой взяткой. Иначе велик риск конфискации не только товара, но и транспортных средств.
Фортуна не показала свой стриженый затылок, и мы без приключений добираемся до рынка. Разгружаемся и уже на одной машине продолжаем свой путь в аэропорт.
У входа в здание аэровокзала прощаюсь с провожающими – без билета сюда не впускают. Заполняю декларацию – мне, как гражданке Узбекистана, можно вывозить без банковской справки сумму в эквиваленте до двух тысяч долларов. Негражданам – не более ввезенной в страну суммы.
Таможня, пересчет наличных. До пограничников – метров десять, но на пути вырастает милиционер. Предлагает пройти в комнату досмотра. Там содержимое сумочки вытряхивается и тщательно просматривается. Увидев корочку с надписью «Пресса», сотрудник говорит: «Так бы сразу и сказали». Уф, обошлось без унизительного личного досмотра, не претерпевшего каких-либо изменений с гулаговских времен, и взятки.
Самые бесправные на узбекской границе – граждане Узбекистана. Унижают и обирают их по полной программе. Но в аэропорту – наиболее цивилизованное отношение к людям по сравнению с наземными переходами. Здесь нет многочасового ожидания в потной (или мерзнущей – зимой) давящейся толпы, хамства и грубости со стороны силовиков.
Граница, штамп в паспорте, бегом по переходу, авиационная безопасность, босиком через рамку, зал ожидания. Среди пассажиров в европейской одежде резко выделяются индусы-транзитники в шервани – национальных мужских костюмах – и чалмах, кишлачные узбечки в темно-красных атласных шароварах и галошах.
Узбек средних лет, изрядно подшофе, громко кроет трехэтажным русским матом представителей авиакомпании за задержку. Он уже за пограничной чертой, и непонятно, что сильнее подействовало на него – водка или чувство вседозволенности. Ведь зачастую придавленные тоталитарным прессом люди именно так воспринимают свободу, и много душевного труда надо им приложить, чтобы понять истинную суть вещей в мире без лживого постулата об «осознанной необходимости».
Приглашение на посадку, автобус, трап, салон «Боинга-767», сумочку на свое кресло, скорей занять пустующий средний ряд – если повезет (загрузка неполная), можно будет поспать лежа на трех креслах.
Увы! Чуть позже подходят законные владельцы, и приходится возвращаться на свое место, у иллюминатора.
АЗАМАТ. АЛМАТЫ
Я еду по ярко-освещенным алматинским улицам. Еще нет четырех утра, а в салон врывается оглушительный, стократно усиленный мощными динамиками азан из мечети в микрорайоне Орбита.
Читатель, почувствуй разницу! Моя знакомая, узбекская челночница, облетевшая полмира, не могла прийти в себя от удивления, прилетев с грузом из Ташкента в Алматы. Простота прохождения погранично-таможенных процедур поразила ее.
Так не везде, конечно, – на наземных переходах между «братскими» государствами поборы казахстанских таможенников куда больше, чем на сопредельной стороне. C меня много раз брали по две-три тысячи тенге за «ускорение» пересечения наземной границы пешком и пять тысяч тенге – на машине.
Разбег, взлет, скрежет, затем тишина под полом, с постепенным снижением вибрации от замедляющих вращение убранных колес. Левый разворот, сияющая верхушка светила, пелена смога над Алматы и почти сразу – выжженная бескрайняя степь Жетысу внизу.
АЗИЗА. РИГА
Взлет, стремительная смена утренней палитры – от серой через дымчато-бриллиантовую к розовеющей и ярко-оранжевой на вершинах отрогов Западного Тянь-Шаня.
Стук убираемых шасси, правый разворот, слепящая макушка солнца, прощальный взгляд на раскинувшийся справа внизу Ташкент, ярко-зеленые поля и уже через десять минут под крылом – унылая желто-серая равнина Кызылкумов.
На эшелоне завтрак, потом сон почти до посадки в Риге. Просыпаюсь посвежевшей и готовой к новым впечатлениям.
Разворот над покрытым белыми барашками Рижским заливом; словно игрушечные, домики по берегам Даугавы, сочная зелень деревьев и травы – по телу пробегает волна легкого озноба от предвкушения прохлады и сырости там, внизу.
Самолет подкрадывается к аэродрому, задирает нос, какое-то шевеление внизу, и вот он уже катится по бетону полосы – филигранная посадка, ни убавить, ни добавить. Редкие аплодисменты в награду за мастерство – не вошло еще в привычку публичное выражение чувств.
Очередь в единственное окошко для нешенгенских пассажиров, кричи, не кричи – будешь стоять с полчаса, заталкивая в тайники души чувство второсортности.
Зал транзита для пассажиров, летящих в США, – отдельный загончик в «чистой» зоне главного латвийского аэропорта. Медленно тянется время – для подключения к Интернету по вай-фай или джи-пи-эр-эс надо заплатить непомерно большую сумму. Наконец приглашают на посадку.
Досмотр с пристрастием – потная от усердия сотрудница авиационной безопасности тщательно прощупывает тело (так здесь всегда при вылете в США), шлюз, обжитое уже кресло, взлет, набор высоты и вот она – иллюзия нескончаемого дня, зависания где-то в серо-голубом мареве, плавно переходящем в темную синеву вверху, без дна и покрышки.
Обед, не спится, мысли второй половины полета – сначала обработка только что полученных впечатлений, а потом, подремав, – о том, что ждет впереди. Совсем по Бальзаку.
В рижском аэропорту высвечено переходное состояние ментальности латышей – гордость за принадлежность к Европе и страх потерять престижную работу. Еще – заметное высокомерие по отношению к нам, «детям папы Карло». Но на это у нас своя самость – по Вулых: «Папа Карло, прости нас, своих непутевых чудил, сорвались мы с гвоздя за кулисы, где в юном апреле чей-то призрак бродил по Европе и перебродил, превратившись в вино, от которого мы одурели».
Мнится мне, всё это от большого передела (собственности, уклада, власти и многого еще чего). Но они точно преодолели свою половину пути к цивилизованному обществу. Дойдут до конца, тщательно измеряя свой прогресс и корректируя отклонение от цели, – не сомневаюсь. И будут жить достойно, не спеша, без рывков и скачков. Увиденные недостатки – как акне на лице подростка.
АЗАМАТ. МОСКВА, ШЕРЕМЕТЬЕВО
После завтрака и недолгой дремоты в не слишком удобном узком кресле смотрю на пейзажи казахстанских, затем российских просторов. Вспоминаются строчки: «Земля, как есть, обильна, Порядка только нет». Не будет у нас никогда немецкого орднунга, но хотя бы тщательнее, ребята, в планах и их претворении. Так резво повернули к естественному порядку вещей, но занесло на повороте, и заголосили дружно: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее» – да так притормозили, что погрузились в спячку под гипнотические пассы гарантов.
С такими мыслями по мере перемещения на запад Азиопы приходит какое-то смутное ощущение, что двигаюсь по времени – вспять. Градиент-то развития Казахстана по гамбургскому счету побольше будет, чем России, и самое важное – выше процент молодых, получивших образование на Западе, а значит – больше тех, чей менталитет будет противиться рабскому «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак».
Голубой простор сменяют темные облака, их наковальни сливаются в сплошную серую полосу, белые клубы верхушек, как призрачные неведомые чудища, проплывают мимо. Просят пристегнуться – проходим зону турбулентности. Явно никакая не зона, а мощный холодный фронт. Замирает и щекочет внутри на ухабах воздушных ям, летим в какой-то серой вуали, разрываемой бело-голубым, иногда и багровым от сверкания молний заревом, и вдруг все заканчивается – проскочили.
Какое небо голубое! Ну и слава богу, всё к смерти ближе – это так, гаерство, чтобы быстрее отпустило. Как хотелось бы, чтобы осколки несчастной Родины нашей так же удачно, как мы сейчас, проскочили окружающие их опасности. Но как проскочить тем, кто еле ползет в сонной одури, а иные еще и под кайфом (шовинистическим, националистическим, антиамериканским и так далее).
Вот уже объявили о снижении и погоде в Москве – в дремотной лени прозрачен дальний горизонт, на рощи и луга бросает самолет скользящие, как привидения, тени.
Плюхаемся на полосу, подпрыгнув пару раз, – почему-то этим отличаются иностранные экипажи, число которых в «Эйр Астане» постепенно уменьшается.
Трап, автобус, штамп в миграционный талон, поиски багажа – сначала отправляют на шестую линию, потом на седьмую, и, когда адреналин начинает выходить с потом, нахожу свою сумку на девятой линии.
Зеленый коридор, полупустой зал нового терминала Шереметьево. До другого терминала надо найти автобус, но никто не знает, где такой останавливается. Таксисты говорят, что только они могут подвезти почти задаром – 50 долларов.
«Москва бьет с носка». Любят хищники московского сервиса – кидалы, каталы – загнать приехавшую добычу и насладиться оторванными задарма наличными. Но у меня в прошлом – две московские прописки, меня здесь лет с пяти-шести учили, как себя вести. Молча разворачиваюсь, иду по наитию по какому-то коридору и нахожу-таки пункт досмотра перед посадкой на внутрипортовый шаттл.
Раздраженная с момента рождения, тетка «при исполнении» швыряет мне в лицо использованный посадочный – разве эта распечатанная дома филькина грамота может быть документом? Так и хотят всякие прокатиться на дармовщину. Молча протягиваю аэрофлотовский билет, прохожу досмотр, и тут выясняется, что ехать мне не надо, а следует выйти, повернуть туда-то.
Неосторожно выразив свое удивление по поводу того, «какой прекрасный терминал, а люди те же», перефразировав известный анекдот о Ереване, получаю в ответ пожелание отправиться по известному адресу и иду, латая на ходу свежие дыры в слегка попортившемся за последний час сукне своей ауры путем многократного проговаривания про себя мантры: «Все мои жизненные ситуации имеют Великолепный Результат».
С годами московский воздух стал вреден для меня – если раньше я приспосабливался только к темпу «дорогой моей столицы», то сейчас атмосфера настороженности, недоверия и плохо скрываемой агрессии, словно ядовитый смог, больно царапает душу, и горе мне, если срочно ее не защищаю броней отстраненности. Моя знакомая, переехавшая в Москву из Алматы лет восемь назад, говорила мне, что первый год у нее ушел на создание такой брони. Сейчас она полностью адаптировалась и стала такой же агрессивной, как большинство москвичей.
Нахожу место регистрации на рейс в Нью-Йорк, короткая встреча возле стойки регистрации с той, ради которой я пересек границу России, эмоции, воспоминания и какое-то странное чувство облегчения от того, что надо торопиться на регистрацию и посадку.
В скорбном бесчувствии прохожу весь аэрофлотовский ритуал и после взлета тут же проваливаюсь в сон. Берегите Россию, мать вашу!
