Радио Азаттык продолжает проект к 25-летию независимости Казахстана под названием «Независимые люди». Это серия интервью с известными людьми — политиками, музыкантами, журналистами, экономистами, артистами, — которые являлись моральными авторитетами и лидерами общественного мнения, а также известными медиаперсонами с начала 90-х годов и до сегодняшних дней. Герои проекта рассказывают, какие цели они ставили перед собой и перед своей профессией в новой стране и к чему в итоге они лично и их дело пришли в 2016 году.
В десятой серии бессменная ведущая и автор программы «Разминка» на казахстанском телевидении и руководитель благотворительного фонда «ДОМ» Аружан Саин объясняет, как глобализация уничтожила креатив среди телевизионщиков, кому нужна была в начале 90-х география и почему важно сохранить добро на экране.
«МНЕ ПОВЕЗЛО, ЧТО Я ПЕРЕШЛА В КАЗАХСКУЮ ШКОЛУ»
Пётр Троценко: Где и как вы встретили распад Советского Союза?
Аружан Саин: Я тогда училась в школе, в старших классах. Я вот что хочу сказать: что бы ни говорили про Советский Союз, я считаю, что та форма нашей совместной социальной жизни в одном большом государстве была очень хорошей. Я не сравниваю с тем, что сегодня это хуже или лучше, я просто помню по детству, когда у нас идеология, гражданское сознание и воспитание были очень четко выстроены. Примерно так, как влияет на общество религия: есть четкие правила, понятия «хорошо» и «плохо». Мы воспитывались на очень правильных вещах: если опускать флаги и атрибутику, то в целом это были очень хорошая литература, музыка и кино. Мы хотели вступать в октябрята (я сейчас понимаю, что все туда вступали), но это надо было заслужить, а для этого выполнять правила: помогать младшим, уважать старших, и это всё оценивалось по тому, что умеет ребенок. Чтобы вступить в пионеры, нужно быть не просто отличником: если ты занимаешься спортом, как-то себя проявляешь, участвуешь в жизни школы, тебя принимали чуть раньше, чем других. А потом этот галстук — такое событие! Да, я уже взрослая, у меня галстук!
А потом пошли экономические процессы: очереди в магазинах, дефицит везде, и в комсомол я уже вступить не успела. Эта система падала, и вступление в комсомол не казалось каким-то достижением. Сейчас, мне кажется, нам всем этого не хватает — какой-то мотивации для человека, чтобы развиваться куда-то не в плане политического строя, а вот в плане каких-то личностных оценок: кто в этом мире, что сделал для него? Нам тогда было не важно, что на тебе надето, но было важно, что «а ты видел, как он рисует!», «а он занял первое место по плаванию!». И ты хочешь поздравить, радуешься за такого, как ты. Сейчас больше оценивают людей по одежке, есть ли у него в руках гаджет.
Пётр Троценко: Но ведь и в советское время так оценивали. У кого-то был папа дипломатом, привозил какие-нибудь кроссовки из ФРГ или «Адидас» настоящий.
Аружан Саин: В нашем кругу такого не было. Наверное, процентов 99 людей не сталкивались с каким-то явным преимуществом одних над другими. Я думаю, что мне еще очень сильно повезло, что в пятом классе я перешла в казахскую школу. Это было до Декабрьских событий, это было до того, как случился перелом, когда убрали Кунаева. Для меня эти процессы были тогда непонятными, необъяснимыми, в силу возраста. А сейчас я его очень уважаю как личность и считаю, что для Казахстана всё, чего мы достигли при СССР, случилось благодаря тому, что он в годы своего правления с такой любовью управлял страной.
Но тогда мы были маленькими и вообще ничего не понимали. Однако никто не осуждал, что мы захотели учиться в казахской школе, и родители меня туда перевели. Сейчас говорят, что тогда не поощрялось знание родного языка, но я как ребенок вообще на себе ничего подобного не испытывала. Хочешь учиться на казахском языке — пожалуйста. Даже школа оказалась рядом с домом, при 51-й школе открыли казахское отделение.
Пётр Троценко: А вы сами тогда казахский знали?
Аружан Саин: Я знала лишь несколько слов. Хотя у нас в русской школе были уроки казахского языка, это было настолько формально, что я знала только: тақта — это доска, бор — это мел, а терезе — окно. И в тот момент мне было очень стыдно, потому что я пусть и не чистая казашка (у меня бабушка немка, родственники — русские и корейцы), но это же мой родной язык! Получается, из аула приедет аташка и захочет спросить, как пройти туда-то, а я просто не смогу ему ответить. В моей детской памяти был ужас от того, что я просто не смогу его понять.
Тогда нас в школах никто не осуждал. Не было ни одного учителя, который говорил: а, пришли! Как вам не стыдно не знать язык! С такой любовью нас учили всему на родном языке — математике, истории, литературе, казахскому языку. Без пренебрежения. Я видела учителей, которые очень хотят с тобой поделиться, очень хотят помочь. После Декабрьских событий в казахские школы пришло много детей; мы, конечно, на переменках говорили на русском языке, на уроках — на казахском. Я слышала, что в других школах была какая-то дедовщина, какие-то отношения могли быть негативные между детьми, когда могли затравить за то, что плохо одет, но в нашей казахской школе такого не было никогда. Просто были очень теплые отношения друг с другом.
«ВСЯ ИНФЛЯЦИЯ ПРОШЛА НА ФОНЕ „КАРАВАНА“»
Пётр Троценко: Что было потом?
Аружан Саин: В начале 90-х годов уже пошла демократия. Для меня она вылилась в то, что случился дефицит, но мне нужно родителям сказать огромное спасибо: они меня воспитали так, что для меня не важны многие материальные вещи. У нас не было так, чтобы было совсем плохо и не на что было еду покупать: родители всегда работали. Но я ведь тоже могу — и мне самой хочется.
И становление новой эпохи прошло у меня на фоне продажи «Каравана». Сначала редакция проводила какие-то социологические опросы, и за каждый опросный лист платили по полтора рубля. На листе номера 30 человек, которых нужно обзвонить, задать им какие-то вопросы, а потом эти ответы сдать. Теоретически можно было галочки просто так поставить, но нам говорили, что потом это проверяют специальные люди, которые есть в этой группе, и если вы не позвоните, то лист будет считаться недействительным.
В какой-то момент я на эти опросники повелась, честно зарабатывала на них, а потом увидела объявление, что они набирают распространителей газет. И пошла к родителям: разрешите мне продавать «Караван». Он выходит по пятницам, а пятница — суббота были учебными днями. Родители говорят: а как же уроки? Я сказала: если вы мне разрешите, то я буду сдавать уроки за пятницу — субботу в понедельник и вторник.
Пётр Троценко: Очень хотелось работать, наверное.
Аружан Саин: Просто было интересно: а вдруг получится? Я пошла к директору школы, который был очень прогрессивным человеком. Он сказал: если у тебя будет хоть одна четверка (я была отличницей), я тебе запрещу это делать. Но с педагогами поговорю.
И я начала по пятницам в шесть утра забирать «Караван» — у меня была своя торговая точка на ВДНХ. «Караван» стоил 15 копеек, потом 25, потом 30, потом 75, потом полтора рубля, потом пять рублей. Вся инфляция прошла на фоне этой газеты.
Пётр Троценко: «Караван» в то время читали вообще?
Аружан Саин: Конечно! «Караван» тогда был очень популярной газетой. Она и сейчас очень популярна, просто тогда был настоящий бум. Я за два дня продавала 200 газет. Я бы, наверное, и еще продала, просто больше 200 физически не могла унести. Были очень холодные зимы, и сидеть на улице весь день было непросто. А есть ведь и пики продаж: утром люди идут на работу — берут газеты, или вечером идут с работы и берут газеты. Чтобы не простаивать, с полудня до половины пятого я оставляла продавцам рядом часть газет и ехала в научно-исследовательские институты, которые на тот момент были еще живы. Пройду, одну газету вахтерше подарю и пойду по этажам, там продавала очень много.
Пётр Троценко: Получается, что вы мыслили шире одной торговой точки.
Аружан Саин: Там было тепло, и там можно было продать больше, чем в это время на улице.
«БУДЕТ ЖИТЬ НА СЪЕМНОЙ КВАРТИРЕ, НО КУПИТ АЙФОН»
Вячеслав Половинко: Вы помните стык 91–92-х годов? Вы уходили на зимние каникулы в одной стране, а пришли в другую. Как себя вели взрослые?
Аружан Саин: Я не очень понимала, что происходит — именно в глобальном ключе. Тогда появились молодежные передачи «Лестница», журнал для подростков «Мы». Это увлекало.
Родители всё время новости смотрели, но честно скажу, что Кашпировский и «Санта Барбара» представляли для меня больший интерес, нежели Беловежская Пуща и то, что там происходило. Мне кажется, что всё это важно какому-то ограниченному количеству людей. Обыватели в глубину этих процессов сильно не вникают.
Пётр Троценко: Но они боятся потерять работу, боятся, что окончательно исчезнут продукты с прилавков, боятся, что деньги в один прекрасный момент сгорят.
Аружан Саин: Мне кажется, что психологически нашим людям было гораздо легче перенести эти события, нежели если бы это произошло в некоторых странах Европы или США, потому что исторически у нас испытаний много, та же Великая Отечественная война. Она же хронологически случилась не так давно. И люди прекрасно понимали, что то, что происходит сейчас, — это не страшно. Страшно, когда убивают, когда концлагеря, фашизм, зверства. К тому же у нас люди ментально были воспитаны на том, что деньги — это не главное. Главное — твой труд, как ты работаешь, то удовольствие, которое ты получаешь от этого. Ты учитель — ты в почете. Ты врач — ты в почете. И зарплата имеет второе значение. Важно, что ты приносишь пользу людям.
Сегодня людям пережить такие времена будет намного труднее. У нас сейчас люди — не только в Казахстане, но и в мире — будут снимать жилье, ходить в сапогах три или четыре года, но пойдут и возьмут кредит на айфон. Потом он теряется, а человек еще два года будет выплачивать этот кредит.
Вячеслав Половинко: В 91–92-м годах вы были победителем республиканских олимпиад по географии. Кому вообще была география нужна в тот момент? И зачем вы на географа-эколога поступили, в 90-х-то?
Аружан Саин: У меня родители были физики-математики. Они от меня много требовали в этих науках. Я очень люблю математику, это очень интересно, но на тот момент я выбрала географию, потому что она на стыке наук. Не зная математику, очень сложно разбираться в географии.
Например, работа, которую я писала в 11-м классе, была посвящена разработке Каспийского шельфа и использованию отходов добычи и переработки нефти. Я расписывала проект, что в этом регионе мы должны построить заводы. А так как самый востребованный продукт отходов нефтепроизводства — это пластик, то мы должны произвести гранулы, из которых потом можно сделать всякие вещи — начиная с тазиков и ведер, заканчивая всякими элементами для медицины, других отраслей. И в регионе мы можем построить предприятия и легкой, и тяжелой промышленности. В эти места будет прибывать население, будет развиваться инфраструктура. В общем, этот проект дал мне возможность занять первое место. При этом ты должен был не просто расписать эту идею, а экономически ее обосновать, рассчитать, аргументировать.
А вообще я хотела быть актрисой. Но папа запретил мне поступать в театрально-художественный институт, и так как с моей олимпиадой без экзаменов можно было поступить на геофак, я подала документы в КазГУ и уехала на лето работать в пионерский лагерь вожатой.
«ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ПОЛУЧИТЬ ЗАРЯД ОТ ТВОЕГО ГОЛОСА»
Вячеслав Половинко: В 1994 году вы уже открыли продюсерский центр. Как вообще возможно в 18 лет открыть продюсерский центр в 90-х?
Аружан Саин: Ну, это громко сказано: открыли продюсерский центр. Я познакомилась с Замирой Садакиной — это мой партнёр, с которой мы 50 на 50 владеем продюсерским центром. Мы просто познакомились на съемках: она модель, я танцовщица — подружились. Тогда на телеканалах появилась аэробика — девушки в гетрах, с повязками. А я уже тогда преподавала хореографию детям и понимала, что гимнастки, балерины могут сесть на шпагат, я могу сесть на шпагат, но дома наш телезритель Сауле-апай или тетя Валя физически не могут этого сделать. Я думаю: значит, надо делать так, чтобы это можно было повторить! Вот бы сделать такую программу, не просто с упражнениями, а танцевальную, чтобы каждый раз был какой-то образ, потому что в душе мы все хотим в кино и на сцену. А музыка дает бесконечное количество возможностей и перевоплощений. Замира говорит: а давай сделаем. И мы пришли на 31-й канал.
Пётр Троценко: Опыта на телевидении у вас вообще не было?
Аружан Саин: Был, если можно так назвать. Я снялась в рекламе «Айя — поцелуй судьбы», а Замира была моделью и тоже снялась в рекламе. Мы встретились с руководством канала, нам сказали: вы сделайте передачу, принесите ее, а мы в эфир поставим. А где взять камеры? Наверное, нужен спонсор. И как раз тогда появились первые магазины «Бутя-Adidas».
Пётр Троценко: Как вы уже коммерчески мыслили: сразу решили спонсора искать.
Аружан Саин: Я ведь до этого газеты продавала, у меня же опыт. Там и маркетинг, там и предпринимательство. Мы пошли к единственным знакомым операторам — они до сих пор работают у нас, — проговорили, какие [должны быть] гонорары, сколько надо камер и сколько будет стоить взять их в аренду у «Дала ТВ», со звуком, светом, монтажом. Поняли, что нам нужно примерно 350 долларов, и пошли в фирму «Бутя».
Вячеслав Половинко: В какой момент вы проснулись секс-символом в Казахстане? Письма вам писали?
Аружан Саин: Тогда не было, слава богу, соцсетей, но письма писали: чего только там ни писали, ни приносили. Но знаете, мне очень сильно повезло, потому что у меня какой-то иммунитет, и я [популярности] не замечаю. К тому же у меня очень комфортный уровень популярности, потому что я могу спокойно ходить по магазинам и свободно себя чувствовать. Чтобы научиться танцевать так, чтобы тебя показывали по телевизору, нужно очень много лет провести в балетном зале. Поэтому восприятие было не такое: ой, меня все знают — а такое: ага, на меня все смотрят, значит, требования к себе должны быть еще выше. Ты выходишь к зрителю, ты не имеешь права филонить.
Разминка — это элементарные вещи в плане хореографии, но очень важна подача. То, что ты хочешь сказать людям, насколько ты понимаешь, что, включив телевизор, даже не смотря в экран, человек должен получить заряд хорошего настроения за счет твоего голоса, за счет слов, которые ты говоришь. Он с тебя начинает день, включает телевизор и слышит (Говорит очень весело.): «Доброе утро, друзья! За окном прекрасный день! Всё будет хорошо, потому что вы делаете утреннюю гимнастику!» И для человека это не унылое «Бу-бу-бу, взорвали поезд».
У человека просто нет защиты от этой негативной информации. Но ты можешь ему помочь настроиться на этот лад. У меня в программе есть очень важная фраза: «Не забудьте сказать своим близким людям, как вы их любите!» Однажды женщина в магазине рассказала такую историю: «Представляете, сынок подходит ко мне утром и говорит: мама, я тебя так люблю. А я говорю: что ты натворил? Он плачет: я ничего не натворил, я просто тебя очень люблю, тетя Аружан сказала по телевизору: скажите близким людям, что вы их любите!» С тех пор у них традиция: каждое утро, собираясь в школу, они говорят друг другу: я тебя люблю. При этом уже не самое важное — делают разминку или нет. Ну классно же! И это больше, чем просто раз-два-три-четыре.
«МЫ БЕРЕМСЯ ЗА ТО, ЧТО ХОЧЕТСЯ ДЕЛАТЬ»
Вячеслав Половинко: Простите, что снова бытовые вопросы. С бандитами приходилось встречаться? Продюсерский центр — лакомый кусочек.
Аружан Саин: Вы переоцениваете возможности продюсерских центров и их прибыли. Секрет нашего продюсерского центра: мы делаем то, что нам приносит удовольствие. Мне кажется, все должны так работать. Можно пойти за «джинсой» и сделать программу моющего средства. То же самое касается и неких государственных бюджетов: снимать кино о ком-то или о чем-то заказном. У нас так не получается. Мы беремся за то, что хочется делать, от чего сердце горит. Может быть, в этом секрет долголетия наших программ. И поэтому у нас всегда очень маленькая маржа. Программы нужно снимать каждую неделю, ты должен производить продукт. А производить его каждый день — очень дорого. Это — реальное производство, завод или фабрика.
С бандитами, слава богу, никогда не пересекались.
Для меня самый трудный вопрос: почему вы начали заниматься благотворительностью? У меня нет на него ответа.
Вячеслав Половинко: В 2006 году вы начали заниматься благотворительностью. В конце 1990-х и начале 2000-х благотворительность была уделом одиночек, или тогда люди постепенно становились добрее и терпимее?
Аружан Саин: Я вообще не думала про эти вещи. Для меня самый трудный вопрос: почему вы начали заниматься благотворительностью? У меня нет на него ответа. Во-первых, во времена перестройки всё лето у меня прошло в пионерских лагерях, я работала вожатой. У нас каждый год отдыхали дети из детского дома. У нас в отряде «Эдельвейс» всегда были дети 11–12 лет. Мы за лето все сдружились и постоянно к ним ездили. Потом у нас с Замирой была детская программа «Еркем-ай»: две команды соревнуются друг с другом. Спонсорами были Coca-Cola и Lego. И мы возили подарки от спонсоров в этот детский дом. К тому же у нас в программе часто снимались дети из детских домов. Потом мы снимали [передачи] в детском парке «Ак Ерке», для наших детей даже парк специально закрывали. И эта история длилась с 90-х годов.
История 2000-х у нас связана с заводом по изготовлению сухариков. Мы поехали на международный фестиваль «Телефорум» в Москву, где вошли в тройку лучших телепрограмм о спорте. И наткнулись на эти сухарики, которые тогда в России только появились, а у нас еще не было. Я говорю: какая классная идея. Мы посчитали бизнес-план, пошли в банк, взяли кредит. Пока открывали этот завод, мы получили, наверное, три высших образования — экономическое, юридическое и технологическое.
Несмотря на то что бизнес был убыточный, сухарики в детском доме были постоянной едой: мы туда их отвозили. Мы не смогли поставить продажи, за это надо сказать «спасибо» тем дилерам и дистрибьюторам, которые работали тогда в Казахстане. Это сейчас модно покупать казахстанское, а тогда говорили: к нам завезли «кириешки», они дешевле ваших. А мы сделали дороже, потому что все добавки были натуральные, и если килограмм искусственных добавок стоил 10 долларов, то натуральные обходились в 110 долларов. И пусть изначально «кириешки» стоят 17 тенге, а наши — 20 тенге, для конечного дистрибьютора и потребителя это имеет значение.
«МЫ ПРОИГРАЛИ ИНФОРМАЦИОННОЕ ПОЛЕ ВООБЩЕ»
Пётр Троценко: Если вернуться к телевидению и производству передач, был ли в 90-х уровень креатива выше? Почему все передачи на нашем телевидении — это даже не вторичные передачи из России, а уже переделки переделок?
Аружан Саин: Это всё процессы глобализации. Что бы там ни говорили, границы стираются. Люди в творчестве, науке и бизнесе эти границы уже стерли. Я считаю, что тогда было больше креатива, потому что образовался вакуум, и ты мог делать всё, что захочешь, потому что у тебя свобода. Это сейчас директор канала говорит: мы должны спрогнозировать рейтинги и прочее, а тогда было так: слушайте, идея в голову пришла! А давайте выпустим такую программу? А давайте!
Пётр Троценко: Получается, тогда было больше внутренней свободы у телевизионщиков?
Аружан Саин: Мне кажется, что в плане коммуникации люди были свободнее. У меня было много разговоров с руководствами каналов, когда я им говорила: дайте нам возможность производить программы, мы ведь рабочие места создаем, мы налоги в стране платим. А бывшие телевизионщики как минимум ушли в рекламу, а большинство ушли на рынки, на барахолки, уехали из страны. Опытнейшие кадры сменили сферу деятельности, потому что стало выгодно купить «Юморину» и поставить ее в эфир, нежели сделать собственный контент. Это ведь не только телевизионный рынок. Это и эстрада, это и театр, это и кино. И как бы нам нужно, чтобы у нас размещали рекламу, поэтому мы будем покупать сериалы и концерты из России и Украины, а местные производители — по остаточному принципу. Вот у нас завалялось время, которое мы не можем заполнить, и, так уж и быть, мы вам его отдадим.
Пётр Троценко: Суббота, шесть утра.
Аружан Саин: Или днем в 14:30. В общем, я считаю периодом расцвета телевидения время, когда были 31-й телеканал, КТК, потом «Хабар», очень мощный. Когда Дарига Нурсултановна [Назарбаева] запустила «Хабар», они не специализировались на закупках иностранного, там собрались сливки журналистики. Потом я большие надежды возлагала на закон «О языках», согласно которому 50 процентов вещания будет на казахском, но его стали обходить дублированием индийских сериалов.
Мне кажется, у нас ментально есть такая проблема, что легче довериться чужому, нежели своему. Мы тоже много работаем по международным форматам, и у нас уже много программ, которые мы по официальной лицензии производим, например «Такси», «Сделка», «Караоке Такси», «Марат и Жанна» и другие. Просто в каждую идею мы вносим что-то свое, потому что в каждой стране своя ментальность, свои интересы, другие вкусы. Допустим, в «Суперпапе» (развлекательная передача на телеканале «Астана». — Азаттык) если «мочить» пап, так как у них в английской версии (бедные папы, их там чуть ли не распинают!), то у нас к ним доброжелательное отношение.
Пётр Троценко: Мне всё равно кажется, что мы пошли по пути наименьшего сопротивления, и люди боятся какой-то самостоятельности даже на уровне креатива.
Аружан Саин: Сейчас мы пожинаем плоды. Мы проиграли информационное поле не только российским каналам, мы проиграли его вообще. На наших каналах смотрят корейские, индийские, турецкие сериалы. И причем метаться-то поздно, уже есть Интернет, я вообще могу не иметь дома телевизор. Сейчас нужны какие-то другие приемы. Я всё равно думаю, что мы не должны руки опускать. Невозможно снять в Казахстане сериал «Сулейман Великолепный».
Пётр Троценко: И не нужно.
Мы проиграли информационное поле не только российским каналам, мы проиграли его вообще. На наших каналах смотрят корейские, индийские, турецкие сериалы. И причем метаться-то поздно, уже есть Интернет, я вообще могу не иметь дома телевизор.
Аружан Саин: Да, и зачем? Просто во многие проекты можно интегрироваться. Например, «Большие гонки» — большой международный проект, который каждая страна со своей стороны финансирует и болеет за своих. Или Евровидение — давайте будем воевать только на сцене. Через какие-то такие совместные проекты иметь контент мирового уровня, но на своем уровне всё равно создавать. Людям в итоге всё равно интересно то, что рядом, и успехи фильмов Баян Есентаевой и Нуртаса Адамбая это доказывают.
Так же я говорю и про наш фонд. Мы существуем за счет денег, которые жертвуют граждане. Это сотни тысяч людей. Мы за 10 лет собрали порядка 13 миллионов долларов — для казахстанского фонда это огромные деньги. И что мы видим? Люди же не несут деньги в Фонд спасения амурского тигра, они всё равно выбирают то, что ближе к их дому. Если завтра в твой дом придет беда, ты будешь рассчитывать не на помощь каких-то глобальных фондов, а на помощь тех, кто находится в Казахстане.
Вячеслав Половинко: Вы бы 90-е вернуть хотели?
Аружан Саин: Знаете, я иногда думаю, что каждому человеку нужен этот опыт. Я, конечно, своим детям желаю всего самого хорошего, чтобы им легко всё давалось. Но если бы не тот опыт, который мы там получили, мы бы сегодня не были теми, кто мы есть.
