Мой друг далеко не одинок в своей убежденности, что при СССР было лучше, чем сейчас. И закрадывается порой в голову мыслишка: а может он прав? И тогда я пытаюсь вспомнить, когда мы жили плохо, а когда в сердце была радость и надежда.
УПРЯМСТВО ДРУГА
Парадоксальная психология у нашего поколения: вроде и не старики еще, а ведь родились при Хрущеве, во времена ныне легендарные. И расцвет СССР видели, и его падение. И вместе с Казахстаном все перипетии молодого государства переживаем.
Мой близкий друг - далеко не бедный бизнесмен - при каждой встрече сокрушается о советских временах: дескать, и деревья тогда были выше, и люди честнее.
- Ербол, да ведь ты тогда совсем бедным был, а сейчас весь мир объехал, и живешь в свое удовольствие, и о завтрашнем дне детей и внуков не думаешь, поскольку они у тебя уже обеспечены, - говорю я ему.
- Все равно тогда лучше было, - упрямо твердит мне друг.
Дальше идет ностальгическое перечисление тех льгот, которыми пользовались граждане Советского Союза, а потом ритуальные проклятия в адрес Михаила Горбачева. Я с другом давно не спорю, поскольку объяснить преуспевающему буржуа - в прошлом врачу скорой - объективную неизбежность распада Союза нет никакой возможности.
ПОД ЗВОН ФАНФАР
1979 год - я заканчиваю школу, имея едва ли не лучшие, по мнению педагогов, знания по истории среди выпускников города, и, естественно, иду поступать на исторический факультет Шымкентского пединститута. Уверенность в успехе стопроцентная, а все вокруг твердят: «Бесполезно, факультет партийный, туда только за деньги или детей начальства берут».
В свои 18 лет я верил в «партию и правительство», и, естественно, был наказан. На последнем экзамене, а им был иностранный, меня завалили.
Когда через два года, получив рабочий стаж и будучи слушателем рабфака, услышал от той же преподавательницы похвалу своему скромному английскому, я не выдержал: «Ведь вы же мне двойку в позапрошлом году и поставили».
- Теперь-то вы понимаете, что я была вынуждена так сделать, - ответила она.
Я понял… Когда с двухлетним опозданием поступил на первый курс и услышал, как мои молодые однокашники рассказывали друг другу, как папа одного из них строил дачу ректору, а мама другого занесла члену приемной комиссии энную сумму.
В стране звенели фанфары партийных съездов, а полки шымкентских магазинов стремительно пустели. Мой дед, ветеран войны, вставал в шесть утра на своих израненных на фронте ногах в очередь, чтобы через пять-шесть часов купить пару суповых наборов или тощую курицу.
Хотя и мне в чем-то везло. Моя нигде не работавшая бабушка была членом парторганизации областного управления торговли, а потому обувь я носил чешскую, которой никто не видел на прилавках магазинов.
Это было время хандры, застывшее время, безвременье.
КОГДА БЫЛА НАДЕЖДА
В конце 1980-х я впервые узнал, что такое надежда и вера. Это теперь, зная, чем все кончилось, мы вспоминаем слова «перестройка» или «гласность» в лучшем случае с иронической ухмылкой. А тогда был свежий воздух и верилось в возможность жить по совести.
В 1988–1889 годы кризис в экономике еще не наступил, а законы заработали, и можно было по своему желанию идти или не идти на демонстрацию, не боясь получить выволочку.
Я работал преподавателем в том же пединституте и, несмотря на серьезные разногласия с факультетскими консерваторами, не боялся, что меня уволят, поскольку рейтинги преподавателям выставляли студенты и были они у меня одними из самых высоких.
Бывшие коллеги, оставшиеся в высшей школе, сейчас только охают: «Попробовал бы ты сейчас с ректором поспорить, тут же вышибут».
Это время быстро прошло. Распад страны, нищета, беспредел 1990-х. Именно тогда в нашу журналистику пришло поколение 30-летних, веривших, что свобода слова способна изменить мир к лучшему, а экономические трудности мы с нашим президентом обязательно преодолеем. Вон у нас страна какая богатая.
Чего-то мы, конечно, добились, кому-то сумели помочь. Но и свою энергию растратили порядочно. И все чаще вспоминались слова графа Рязанова из бессмертной оперы «Юнона и Авось»: «Смешно с всемирной глупостью бороться, свобода потеряла первородство…» Однако вслед за этим на ум приходили и другие его слова: «Но будучи как воин и мужчина, я буду честен - есть еще причина!»
СНОВА ОЖИДАНИЕ
Круглые даты, как и воцарение новых монархов, всегда порождают светлые надежды. С началом нового тысячелетия все вроде пошло к лучшему. Росли новые дома и старые зарплаты. Люди стали жить много лучше материально, и даже чуть-чуть честнее стали наши чиновники и полицейские.
И вот уже я с гордостью писал о наших достижениях в Европу друзьям-эмигрантам, и они начали сожалеть о своем отъезде из некогда темного и холодного Шымкента.
Но где-то далеко за океаном начался некий кризис, и у нас все тоже полетело к черту. И вернулись времена двоемыслия, когда аким произносит с трибуны бодрые отчеты об экономическом росте, а люди теряют работу и не знают, как выплатить взятые ранее кредиты.
Но страшнее всего даже не это. Вот вроде и нет тут прямой связи, а факт, что с началом падения экономики общество наше стало стремительно деградировать и в моральном отношении. И снова, как в 1990-х, мы перешли с законов на понятия, и снова при словах «суд» или «власть» люди с улицы стали просто кривиться, давая понять, что не верят они ни тому, ни другому.
И снова санитарка, чтобы устроиться на грязную и низкооплачиваемую работу в больницу, должна дать взятку в размере месячной зарплаты принимающей ее старшей медсестре.
И все-таки новая круглая дата робко дарит нам новые надежды. А потому, «будучи как воин и мужчина, я буду честен - есть еще причина».