В Казахстане, где коронавирусом заражены десятки тысяч людей, сообщения в социальных сетях напоминают вести с фронта: постоянно появляется информация о новых смертях. Люди пишут, что больные в критическом состоянии умирают за нескольких часов, иногда прямо в машинах скорой помощи, из-за отсутствия мест в переполненных больницах. В госпиталях не хватает аппаратов вентиляции легких, кислородных баллонов и лекарств, неотложки не прибывают на вызов. Это истории людей, чьи близкие скончались от коронавируса, а также пневмонии, эпидемия которой происходит в стране «параллельно» с распространением COVID-19 (эти случаи с недавнего времени считают «возможным случаем коронавируса», но в статистику COVID-19 не включают).
«НА ВСЮ БОЛЬНИЦУ ОДИН ГАЕЧНЫЙ КЛЮЧ»
Айжан Дюсенова — жительница города Караганды. Ее 51-летний брат Кайрат Дюсенов скончался от двусторонней пневмонии 3 июля. Его легкие были поражены на 100 процентов.
Брат начал болеть 16 июня. У него поднялась температура. Сначала обратились к семейному врачу в поликлинике, к которой мы прикреплены. «У вас просто ОРВИ», — сказал тот и ушел. Дали парацетамол и аспирин. Брат начал лечиться. Постоянно поднималась температура. Врач сказал, что будет звонить и лечить на дому. Но никто так и не позвонил. Потом сказали вызвать скорую. Неотложка вообще не приезжала. 23 июня ему стало хуже. У него одышка пошла. В 14:00 вызвали скорую. Они пришли только в 22:00 вечера и спрашивают: «А где пациент? Он уже умер, что ли?»
Мы сами повезли его в поликлинику. Сами сделали компьютерную томографию платно. КТ показала, что у него 100-процентное поражение легких. А человек ходит сам. В тот же вечер мне позвонил племянник и говорит: «Папа задыхается, скорая не приезжает». Я приехала и забрала его на такси. Сперва не знала даже, куда везти его. По городу возила. Потому что все больницы говорили, что не принимают, что «только скорой».
В итоге я повезла его в Карагандинскую областную клиническую больницу. Они не хотели меня пускать даже. Я забежала, когда двери были открыты и сказала: «Возьмите моего брата. Я отсюда не уйду, пока не положите его». Его приняли все-таки. Брат разговаривал, был в сознании, но речь была несвязная, так как у него было полное поражение легких. Врачи спрашивали о контактах с зараженными коронавирусом. Оказывается, были. Он четыре дня был в командировке. Проверял объекты железной дороги. Он ревизором работал. Один парень только в конце командировки сказал, что у него мать болеет коронавирусом. Через неделю все, кто был с ним в командировке, заболели.
Вот мой брат тоже заболел. Его должны были сразу проверить. Он сказал врачам из поликлиники, что он контактный. А они ему: «У вас просто ОРВИ» — и отправили домой.
23 июня мы его еле положили в больницу. 25-го утром ему сказали, что у него положительный анализ на коронавирус.
Его изолировали, положили в отдельную палату. И вообще ничего не предпринимали. Целых два дня, 25 и 26 июня, его не лечили. Он просто лежал. Ему кислородную подушку дали и сами не заходили туда: все боялись. По протоколу его сразу должны были начать лечить. Мы с ним по WhatsApp’у общались. Он мне пишет: «Мне ничего не дают, лекарства не дают». Я ходила в больницу. Никто, кроме медсестер, не выходил. Врача нет. Не знала, у кого спросить, почему его не лечат. Все говорят: «Мы не знаем, не знаем».
После того как мы положили брата, пошел поток людей с пневмонией, они бесконечно поступали в эту больницу. Ажиотаж начался. Брат писал, что медсестры ему говорили: «Ой, мы про вас забыли». Не успевали, наверное, но как можно про человека забыть? Я говорю: «Ты по баллону стучи, чтобы тебя слышно было». В туалет он хотел, никто его не водит. «Айжан, я в туалет хочу, в туалет хочу», — говорил он. Я сказала ему, чтобы он попросил утку, не стыдился. «Ты же как на войне. Сам себя спасаешь», — сказала я.
За кислородным баллоном нужно следить, потому что он холодный. Его дают временами. Нужно переключать. Оказывается, на всю больницу один гаечный ключ, чтобы переключать. Он мне в девять часов пишет: «Айжан, принесите мне гаечный ключ, потому что в течение дня я пять раз чуть не умер от [нехватки] этого кислорода».
Я через знакомых начала искать места в реанимации. Звоню: «Ему ничего не делают. Умирать его оставили в палате». В тот же день его еле положили в реанимацию.
Врач сказал мне, что нужно найти лекарство «Актемра» (иммунодепрессор). Начали искать его по всему Казахстану. Нет. Нашли только в Турции. Капсула стоила 600 тысяч тенге. Мы собирали деньги по всем родственникам, друзьям. За день собрали два миллиона тенге. Нашли человека, который сможет привезти в Алматы. Из Алматы отправили в столицу. Оттуда встретили сами на машине. Привезли лекарства в Караганду. Начали ему колоть. 2 июля нам сказали, что ему очень хорошо стало. Мы так обрадовались. «Сам Бог помог нам», — думали мы.
Но врачи не учли, что нужны дополнительные препараты против тромбов, чтобы разжижать кровь. 3 июля в 16:30 он скончался из-за тромбоэмболии. Температура у него спала. Но давление периодически поднималось. Это первые звоночки о том, что тромбы начали появляться. Любой нормальный врач понял бы это. Ему надо было разжижать кровь. Они этого не делали. Потом я врачу писала: «Ни один реаниматолог, никто не вышел, не сказал, от чего умер мой брат. Если вы не хотите, чтобы я искала правды и не подавала в суд, объясните мне нормально». Она мне намекнула, что «не все врачи квалифицированны».
Больница совершенно не была готова. Врачи совсем молодые. Нам даже говорили, что его не смогли положить на живот, потому что он грузный. Десять дней он лежал в реанимации. И ровно десять дней я звонила в кол-центр. Никакой связи не было с ним. Мы не знали, что с ним делают. Он без легких держался десять дней. Уверена на 100 процентов, что его можно было спасти.
А потом мы два дня не могли забрать его тело. Они в морг его не увезли — «он грузный». Каталка же есть?! Они не на себе его несут. Два дня лежал в черном мешке в больнице. Мы заплатили 200 тысяч тенге, чтобы тело продезинфицировали и помыли по мусульманским законам. И нам сказали: «5 июля вам его отдадут в мешке, посмотрите лицо и похороните». 5 июля мы поехали в морг. Они сказали, что нашего брата не отправили еще. И мы начали искать его тело. Поехали в больницу. В больнице его с трудом нашли. Там сказали, что в ту ночь скончались 59 человек. Мы его похоронили на обычном кладбище.
У него остались трое детей: двое сыновей и дочь. Младшему сыну 14 лет. Ему особенно тяжело. Он плачет. Говорит: «Айжан-тате, не верю, что папы нет». Что мне ответить? Мне самой не верится…
«СТАЛО ХУЖЕ ПОСЛЕ АНТИБИОТИКОВ»
Айнур Ергали — дочь 55-летнего жителя Шымкента Ергали Шырманбаева, скончавшегося от пневмонии.
Отец заболел 29 июня, и мы вызвали скорую помощь. Они сказали, что у него ангина, и сделали ему укол. После этого он чувствовал себя хорошо. Сильно не болел. Потом ему снова стало плохо, начались проблемы с дыханием. Приехала скорая помощь и увезла его в школу, где открыли стационар. Там были только кровати. Не было ни врачей, ни лекарств, ни аппаратов. Сотрудники стационара вернули его обратно, сказали, что он в тяжелом состоянии и они не могут его принять. Через одного врача в стационаре договорились, чтобы его повезли в клиническую больницу. Там тоже пришлось некоторое время подождать у входа, потому что его не хотели принимать из-за тяжелого состояния. В итоге приняли и сказали, что подключат к аппарату [ИВЛ].
Но в тот день так и не подключили. Отец позвонил утром и попросил привезти специальный шланг. Сказал, что без этого шланга его не могут подключить к аппарату. Я целый день ходила по Шымкенту в поисках, но так и не смогла найти. Сказали, что по городу нет. Искала в Алматы. Но и там не было.
На следующий день отца перевели в отделение реанимации и подключили к аппарату. Ему стало лучше. Когда он говорил с нами по телефону, голос звучал бодро. Врач сказал, чтобы мы принесли антибиотик «Монепрам». Все лекарства я доставила ему лично. Мы обошли весь Шымкент и с трудом нашли. Однако после системы, уколов и антибиотиков отцу стало хуже. Вечером, когда мы говорили с ним по телефону, он сказал, что эти лекарства, которые ему дают, кажется, ему не подходят. Мы попытались его успокоить и сказали: «Возможно, они так действуют, вы должны выздороветь». На следующий день мы едва слышали его голос. Во второй половине дня он скончался.
Антибиотики, которые ему кололи, оказывается, способствуют накоплению жидкости в легких. Каждый человек реагирует на них по-разному. Они всех лечат одинаково. Не смотрят, принимает организм человека эти антибиотики или нет. Если бы отца можно было вылечить без аппарата, я бы забрала его оттуда. До сих пор жалею, что не сделала этого. Санитар пожилого возраста рассказал мне плача, что был рядом с отцом. «Я дал ему воды, чай. Умер у меня на руках. Сказал, что уколы и система отрицательно сказались на его самочувствии», — рассказал он.
Отец на своих ногах зашел в больницу и отделение реанимации. Он был водителем грузовика. Никогда не болел. Я бы поняла, если бы ему было 80 лет и он был прикован к постели. Ему было всего 55 лет, был в расцвете сил. Я виню врачей в смерти отца. Хотела найти виновных и дойти до конца. Но не захотела, чтобы трогали тело отца. Аллах всё видит. Многие плакали и говорили, что их отцы, матери, братья скончались из-за лекарств, назначенных врачами.
Я негодую из-за отсутствия квалифицированных врачей и неготовности наших властей. В школе открыли стационар. Там не было ни лекарств, ни шлангов. Почему моего отца перевозили из одного места в другое? Понимаю, что нет мест. Люди умирают, не доезжая до больниц. Но почему нет мест? Куда тратятся выделенные деньги? Я ежемесячно плачу налоги. В прошлый раз сдавала деньги на благотворительность. Почему народ должен собирать деньги на аппараты? В правительстве заявляют, что «всё делают». Неужели должно погибнуть столько людей, чтобы они зашевелились?
«Я НЕ ВИНЮ ВСЕХ ВРАЧЕЙ»
Айжан Ергешова и Ербол Толебаев — дети 51-летней жительницы Шымкента Аманкуль Агабаевой, которая работала медсестрой. Они утверждают, что сотрудники больницы подключили другого больного к кислородному баллону, который они купили для матери. Так Айжан и Ербол описывают подробности того дня.
Айжан Ергешова: 3 июля у матери начало болеть горло. Она лечилась, но лучше ей не становилось. 7 июля ей сделали рентген. Сказали, что у нее двусторонняя пневмония. Температуры и кашля у нее не было. Она нормально дышала, только слабела. Ее всё время клонило в сон. Ей становилось хуже, и мы вызвали скорую помощь. В скорой ответили, что больницы не принимают. Мы повезли ее в стационар, купили все лекарства. Ждали до утра. Заместитель главного врача сказал, что мать в срочном порядке нужно подключить к аппарату ИВЛ. На частной скорой помощи мы поехали в новую инфекционную больницу в микрорайоне Асар. Мы умоляли врачей и добились, чтобы маму положили в отделение реанимации.
Я пять часов простояла у входа в отделение, чтобы узнать состояние матери. Разве ее не должны были подключить к аппарату ИВЛ, спрашивала я у проходящих врачей. Сказали, что «нет». Вышел реаниматолог и спросил, какие лекарства у нас есть. Мы утром купили необходимые лекарства на сумму более 300 тысяч тенге. Отдали их. Ночь провели у больницы. Среди ночи поднялась шумиха. Сказали, что закончился кислород. Люди начали заносить в больницу баллоны. Мы начали выяснять, что происходит. Они заносили баллоны с кислородом для своих родственников. Мы купили один за 250 тысяч тенге. Вручили баллон санитару. Он сказал, что подключил кислород.
Настало утро. Врач сказал, что мать хорошо себя чувствует. Спустя какое-то время люди снова зашумели: закончился кислород. Мы не могли стоять на одном месте. Ночью нам удалось купить защитную форму. Брат надел ее и зашел в отделение. В отделение реанимации он увидел мать: она была без сознания. Не было ни врача, ни баллона с кислородом, который мы купили. Мы не знаем, кто и когда взял баллон. Пока брат пытался подключить второй баллон, мама умерла.
Ербол Толебаев: Когда я зашел в больницу, мать лежала без сознания. У нее двигались веки, и чувствовалось, что она жива. Она была между жизнью и смертью. Я начал кричать, медсестра нашла купленный нами кислород и подключила к нему мать. Кислорода было мало. Я выбежал на улицу, чтобы занести второй баллон, но она не выдержала. Скончалась… Если бы не забрали тот кислород, трагедии бы не произошло.
Для того чтобы протянуть кислород в больницу, требуется 18 миллионов тенге. Для государства это не такие уж большие деньги. Акимат провел тендер, чтобы таскать баллоны туда-сюда. Я не говорю, что кислород может вылечить людей, но он может помочь спасти больных. Когда я зашел в отделение, чтобы увидеть мать, там в двух палатах лежали около 30 человек. Среди них были и те, кто дышал самостоятельно. Но я не увидел ни врачей, ни медсестер возле больных. Многие задыхались от нехватки кислорода.
Когда выходил оттуда, увидел лежащих в коридоре скончавшихся людей. Им даже лица не прикрыли. А перед больницей разбили газоны, установили фонтан. Зачем это больным, которые мучаются из-за нехватки кислорода? Почему бы на эти деньги не построить кислородную станцию? Это бы спасло жизни стольким людям.
Айжан Ергешова: Мама скончалась из-за отсутствия лекарств и кислорода в больнице. Я написала в соцсети, как всё произошло. Между тем в акимате продолжают утверждать, что у них «всё есть». Это издевательство, равноценно плевку в лицо. В управлении здравоохранения сказали, что «сделали всё возможное». Это неправда. Если матери кололи лекарства, то это были купленные нами лекарства. Нам даже извинения не принесли. Ищут виновных везде. Обвиняют участкового врача, врача скорой помощи.
Самое главное — не признают существование проблемы, утверждая, что «всё есть». Если бы с самого начала сказали, что примут и будут смотреть за ней, и попросили бы принеси свои лекарства и кислород, я бы десять баллонов с кислородом привязала к изголовью ее кровати. Если бы они сказали, что не будут смотреть за ней, а будут только уколы ставить, я бы сама смотрела. Они не признают этого. Из-за этого столько горя происходит в семьях.
После поста о кончине матери я получаю тысячи писем каждый день. Люди пишут, как были убиты их матери, отцы и братья в больницах из-за нехватки кислорода. Мы бы не плакали так, если бы наша мать скончалась подключенной к кислороду, который мы купили. Мы боремся за правду, которую видели своими глазами. В день смерти моей матери из отделения интенсивной терапии вынесли тела еще трех человек. Если бы там был кислород, этого бы не случилось.
Мама работала медсестрой с 1988 года. Когда тысячи людей становились в очередь перед процедурными кабинетами во время карантина, она помогала всем и ставила уколы. Скончалась сама, спасая жизни.
Я не виню всех врачей. Однако ответственность за эту смерть несут не только медицинский персонал, главный врач больницы, которые дежурили в тот день, но и акимат, и управление здравоохранения. Они несут прямую ответственность за смерть тех, кто покинул мир в ту ночь и тот день. Мы впервые всей семьей протянули руки к правительству с просьбой спасти нашу мать. До этого мы лечились в частных клиниках. Из-за карантина клиники были закрыты.
Нас в семье четверо детей. Самой младшей сестре — восемь лет. Мы еще не сообщили ей о кончине матери. Теперь, если понадобится, я дойду и до столицы. Я не успокоюсь, пока не найдут виновных и не привлекут их к ответственности. Потому что я, мой младший брат и даже восьмилетняя сестра придут в себя, но наш отец сломлен. Он прожил с матерью 32 года. Это тяжело.
«ОНА УМРЕТ, НАС БУДЕТЕ ОБВИНЯТЬ»
Гульнур Кунжарыкова — дочь 59-летней жительницы Шымкента Курманкуль Кунжарыковой, скончавшейся от пневмонии. Она говорит, что потеряла время, пока искала больницу, которая приняла бы ее мать.
26 июня маме стало плохо, она не могла дышать. Около девяти часов утра мы вызвали скорую помощь. Они сказали, что ее надо везти в больницу. В карете скорой помощи ничего не было. Когда я звонила, сообщила, что моя мать тяжело больна, попросила прислать машину с оборудованием. Но в ней не было даже носилок. Мы позвали людей с улицы, положили маму на покрывало и спустили с третьего этажа.
Нас повезли в инфекционную больницу в микрорайоне Асар. Однако заведующий отделением не принял нас. «Уезжайте, мест нет. Почему вы все сюда едете?» — возмущался он. Мы около часа простояли у входа, умоляя принять нас. Маме было очень плохо. Оттуда мы маму повезли в провизорный центр на улице Диваева. Там тоже простояли около часа у входа и с трудом добились приема. Вышел заведующий и сказал: «Она в тяжелом состоянии. Мы ничем не можем ей помочь. Здесь нет ни лекарств, ни аппаратов, увозите ее отсюда». Там мы решили вызвать «нормальную скорую помощь». Простояли 15 минут. Нам вообще никто не ответил.
Затем поехали в инфекционную больницу близ рынка «Айна». Когда мы подъехали, перед больницей стояло шесть-семь карет скорой помощи. Двери были закрыты. Никого не принимали. Мы простояли у входа еще два часа. Мать находилась в критическом состоянии. Я сидела у ног. У нее было даже не затрудненное дыхание, она совсем задыхалась. Медик бригады скорой помощи нам сказали: «Мы каждый день забираем людей в таком состоянии и ездим по больницам в поисках места. Так люди и умирают в скорой».
Мы снова начали звонить во все больницы. В итоге сказали, чтобы везли в новую инфекционную больницу, куда мы поехали в первую очередь. Мы целый час ждали врача. Врач пришел примерно в 13:30 и долго кричал. Затем сказал, чтобы ее положили. Мать к этому времени уже не могла ходить. В больнице не было ни носилок, ни колясок. Сотрудники посадили маму на стул с колесами и увезли ее. Меня выгнали.
Я поехала домой и вернулась со сменной одеждой. Когда приехала обратно, было около 16 часов. «Всё кончено, вашей мамы больше нет», — сказали мне. Сказали, что ничего не смогли сделать. Тело не отдали. Забрали на следующий день.
У нее была двусторонняя пневмония. При поступлении в больницу у нее было поражено 86 процентов легких. Если бы ее вовремя подключили к аппарату ИВЛ и дали антикоагулянты, ее можно было бы спасти. Они знали, что у мамы было много сопутствующих заболеваний. Они должны были начать ее спасать в срочном порядке. Мы потеряли около пяти часов, пока ездили по больницам.
Все больницы видели, в каком состоянии была моя мать, но никто нас не принял. «Что вы тут делаете? Увозите! Делайте, что хотите! Мы не можем вам помочь» — это всё, что мы слышали. Это было бесчеловечно. Понимаю, что больных очень много. Но ведь они должны были оказать помощь человеку в критическом состоянии. Сотрудники больницы говорили: «Она же умрет. Мы не можем ничего сделать. В итоге нас будете обвинять». Нас провожали такими словами.
Мы лечили ее от злокачественной опухоли. Боролись с сахарным диабетом. Оперировали грыжу. Боролись с таким количеством болезней... Много знакомых умирает.
Я никогда не жаловалась на правительство. Всегда сами зарабатывали. Сами работали. А здесь нужно было наше правительство. Сейчас всё время пишут, что «ситуация стабилизируется». До сих пор люди умирают. А им все равно. Досадно, больно. Еще ни дня не было, чтобы мы не оплакивали.
КОММЕНТАРИИ