«Вы выносите сор из избы», — сказал представителю Конфедерации свободных профсоюзов Казахстана Людмиле Экзарховой ее почти коллега Абильгазы Кусаинов. Это было после выступления на семинаре Международной организации труда: руководитель конфедерации профсоюзов (не свободных, а обычных) имел в виду, что за границей с иностранцами из МОТ нельзя обсуждать наши внутренние проблемы. Да и дома их лучше не обсуждать.
Это почти официальная позиция Казахстана: отечественные отраслевые профсоюзы законодательно лишены права вступать в международные организации, и, к примеру, рабочие «Арселор Миттал» не могут учиться у своих иностранных коллег цивилизованным взаимоотношениям с общим для них работодателем.
Когда вы убираете с пути саму возможность открытого равного диалога — диалог получается на дубинках и дробовиках.
Когда Конфедерация свободных профсоюзов еще только добивалась права на существование, ей три года под самыми разными предлогами отказывали в регистрации, заставляя попеременно переписывать то название, то устав, то цели и задачи. Разные предлоги не могли скрыть главную причину отказов — власть не любит независимые организации, которые встревают в ее взаимоотношения с трудящимися. Так же как она не любит НПО, оппозиционные партии и любую самоорганизацию общества снизу.
Когда вы убираете с пути саму возможность открытого равного диалога — диалог получается на дубинках и дробовиках. Причина и следствие тут прямолинейны и незамысловаты. И недавняя драка с перестрелкой на руднике Бестобе, случившаяся между рабочими и охранниками, — не случайный частный конфликт на предприятии, а нормальное решение трудового спора там, где иное решение невозможно.
Есть ли на руднике Бестобе сильный независимый профсоюз, который может выступать от имени рабочих? Ведь тогда, по меньшей мере, их не пришлось бы бить. Ответ — профсоюз есть, но выступать от лица рабочих он не может. Как и на большинстве казахстанских предприятий, это — декларативная организация, защищающая не рабочих от работодателя, а работодателя от рабочих. Когда Конфедерация свободных профсоюзов пыталась организовать тренинги и поездки за рубеж для профсоюзных рабочих лидеров, то, по словам Людмилы Экзарховой, это натолкнулось на подозрение со стороны властей: а не разжигаете ли…
Такой вопрос после Жанаозена любого профсоюзного активиста может привести в чувство.
Если в Бестобе или Жолымбете встать в каком-нибудь людном месте — например, возле магазина, — то через какое-то время перед вами обязательно пройдет человек на костылях без одной или обеих ног, еще через какое-то время это может быть человек уже без рук или без руки и ноги.
Я часто бывала на этих рудниках — Бестобе и Жолымбете — ездила и делала репортажи для газеты «Караван», позже — для телевидения, а год назад взяла интервью у «черного» шахтера, который даже подарил мне на память кусочек породы с блестящими крупицами золота. Если в Бестобе или Жолымбете встать в каком-нибудь людном месте — например, возле магазина, — то через какое-то время перед вами обязательно пройдет человек на костылях без одной или обеих ног, еще через какое-то время это может быть человек уже без рук или без руки и ноги — варианты увечий разные. Это выглядит как сюр, но такова настоящая жизнь золотых рудников. О том, что на шахтах «сватуют» — нелегально добывают золото и штатные шахтеры и нештатные, — в тех краях знают все. Но, как в партизанском движении, всё местное население на их стороне, да и различить, где сват, а где «мирный» житель, невозможно, потому что «сватуют» почти все. А чем еще жить в поселке с градообразующим предприятием? Однажды в начале двухтысячных внучка начальника охраны жолымбетской шахты Ноя в ответ на задание учителя принести из дома какую-нибудь поделку принесла маленький слиток золота. Разгорелся скандал местного масштаба, который быстро замяли, но в полицейские сводки занимательный, много о чем говорящий инцидент все-таки попал.
Как только ни пытались навести порядок в Бестобе и Жолымбете: и репрессиями, когда охране негласно разрешали применять силу в отношении так называемых «сватов»; и высокими технологиями, когда допотопные, не модернизированные со времен Великой Отечественной войны шахты утыкали электронными датчиками и камерами. Даже закон об уголовной ответственности за самовольную добычу золота пролоббировали (по этой статье сидит уже не один шахтер). Чего никогда не было — так это попытки создать и разрешить реальную, не карманную организацию рабочих, с которой можно было бы говорить, вместо того чтобы бить их. Ведь там, где не помогли никакие репрессии, может быть, только самоорганизация и способна сломить ситуацию.
Представим, что независимый профсоюз есть, и стоит он на стороне рабочего, а не работодателя, и следит за условиями труда, социальными гарантиями, четкими и понятными правилами начислений зарплаты, без вечной для наших производственных предприятий путаницы с коэффициентами. Рабочие проводят собрания и делегируют своим лидерам наболевшие проблемы. Может быть, сразу такой идиллической картины не получилось бы, но вряд ли Бестобе в Акмолинской области приобрел бы славу «Дикого Запада», которая появилась еще в девяностых, когда бывший образцовый советский рудник с бассейнами и санаторием для шахтеров превратился в криминальное поселение, действительно напоминающее нравами времена американской золотой лихорадки. Но больше, чем криминал, воровство и перестрелки, в Казахстане не любят самоорганизацию общества. Поэтому трудовые конфликты периодически решаются с помощью дубинок и оружия. Это более удобно, чем постоянно терпеть чье-то право голоса.
Про карагандинских шахтеров вспоминают после обвалов и массовой гибели, хотя слово «массовый» — относительно, и смерть 40 человек, например, сочли недостаточной причиной для траура.
Брутальные люди с чумазыми от сажи и копоти лицами в грязных спецовках находятся на периферии общественного внимания, пока с ними не происходит очередное ЧП. О том, что с нефтью работают не только олигархи и нефтяные трейдеры, но и простые работяги, большинство казахстанцев осознали после Жанаозена. Про карагандинских шахтеров вспоминают после обвалов и массовой гибели, хотя слово «массовый» — относительно, и смерть 40 человек, например, сочли недостаточной причиной для траура.
Казахстанские заводы, шахты, скважины, как показывает развитие истории, — горячие социальные точки. Про Бестобе пару дней поговорили и забыли. Завтра накалится в другом месте — об этом тоже поговорят и забудут, а послезавтра уже может повториться Жанаозен. Людмила Экзархова говорит, что даже там после всего, что произошло, особых, а главное системных уроков не извлекли: взаимоотношения рабочих с работодателями не стали прозрачней и справедливей. И дамокловым мечом над ними висит не трудовой кодекс, а дубинка и обрез, которые как в пьесе: раз висят — значит, обязательно выстреливают.
В блогах на сайте Азаттык авторы выражают свою позицию, которая может не совпадать с позицией редакции.
