Радио Азаттык продолжает проект к 25-летию независимости Казахстана под названием «Независимые люди». Это серия интервью с известными людьми — политиками, музыкантами, журналистами, экономистами, артистами, — которые являлись моральными авторитетами и лидерами общественного мнения, а также известными медиаперсонами с начала 90-х годов и до сегодняшних дней. Герои проекта рассказывают, какие цели они ставили перед собой и перед своей профессией в новой стране и к чему в итоге они лично и их дело пришли в 2016 году.
В седьмой серии проекта журналист Сергей Дуванов рассказывает, как казахстанские СМИ прошли путь от полной свободы и приглашения первых лиц государства в эфир до полуподпольных газет и «мастеровщины».
«НЕФОРМАЛЫ» ВЫХОДЯТ НА СЦЕНУ
Вячеслав Половинко: Где и как вы встретили распад СССР?
Сергей Дуванов: Не помню.
Вячеслав Половинко: Вы были в Алматы?
Сергей Дуванов: Да. Видите ли, это не было праздником, чтобы этот день запоминать. Это было чем-то обыденным, рутинным.
Петр Троценко: Предсказуемым?
Сергей Дуванов: Это был свершившийся факт. Просто всё произошло юридически. Основная масса людей этого даже не заметила. Отреагировали только журналисты и политологи: работа такая. А вот страна этого не почувствовала. Это прошло незаметно. Поэтому я и не могу вспомнить этот день: где я был, что делал и прочее.
Вячеслав Половинко: А что в это время делала страна? Выживала? Есть нечего было?
Сергей Дуванов: Драматизировать сильно не надо. Всё было точно так же. И работа была, и люди находили себе места. Но инфляция сжирала всё. Шла погоня за деньгами. Появились красные пиджаки...
Петр Троценко: Они уже в 91-м появились?
Люди, которые могут крутиться, делать деньги, кооператоры, бизнесмены были всегда. Просто раньше их милиция гоняла.
Сергей Дуванов: Да. Разве что без пиджаков. Они были уже давно, просто вылезли на поверхность, почувствовали, что их время наступило. У них были деньги, машины, они задавали уже какой-то тон для молодежи: «Я такой крутой, пойдем ко мне работать». Это начиналось уже тогда в Советском Союзе, был генезис, нарастание. Люди, которые могут крутиться, делать деньги, кооператоры, бизнесмены были всегда. Просто раньше их милиция гоняла.
Петр Троценко: Выходит, ощущения, что жизнь кончилась с распадом Советского Союза, вообще ни у кого не было?
Сергей Дуванов: Я не знаю, как это восприняли люди более старшего возраста, но я тогда был в самом расцвете сил и даже относился к распаду с оптимизмом. Мы хотели сделать страну другой.
Петр Троценко: Таких, как вы, желающих изменить страну, было много на тот момент?
Сергей Дуванов: Очень. Больше, чем сейчас, в десять раз. Ситуация была такая... не знаю, какое слово подобрать... ренессанс, может быть. Я варился во всём этом, политическая жизнь была, мы продвигали свои идеи, создавали неформальные организации. В общественную жизнь входили все новые свежие люди. Молодежь стала полезна. Был некий клуб: возле главпочтамта раньше был фонтан, похожий на одуванчик. Возле этого «одуванчика» каждый четверг собиралась либерально-демократическая тусовка.
Петр Троценко: Тогда слово «либеральный» еще не было ругательным?
Сергей Дуванов: Его не было в обиходе. Оно появилось последние десять лет. А до этого его просто не было. Были коммунисты, комсомольцы и «неформалы», которые противостоят этому всему. Когда путч был, мы собрались. Понимаете, пришли вообще все «неформалы» города! И сейчас задним умом я понимаю, что на самом деле это было геройство. В основном это была молодежь от 20 до 30 лет, я был одним из самых старых. В Москве путч, власти Казахстана притихли, никто ничего не знает, Назарбаев третий день молчит. А мы собрались с тем, что мы против ГКЧП, что это страшный переворот. Кагэбэшники вокруг тучами, но не знают, что делать: брать или не брать.
Петр Троценко: Приказа никто не дает?
Сергей Дуванов: Да! Мы героями от этого не стали, но по крайней мере себя ими чувствовали. Мы и обращение послали в Москву со словами поддержки [Ельцину]. Нам повезло. Если бы чаша весов склонилась в другую сторону, то сроки бы получили хорошие.
Петр Троценко: Возможно, даже без жертв бы не обошлось.
Сергей Дуванов: Какие там жертвы, просто повязали да отправили бы. Да и кого там разгонять, нас 40 человек было. Это небольшая компания, но вся площадка перед фонтаном была заполнена. Это было как на раутах: тут кучка из пяти человек, там кучка.
КОММЕРЦИАЛИЗАЦИЯ НА МАРШЕ
Вячеслав Половинко: Вас в коммерцию качнуло самого?
Сергей Дуванов: Качнуло. Это же 90-е. В 92-м году я, Володя Литвинов, Женя Бычков втроем создали первую в Казахстане радиостанцию «Радио Maximum». Сначала это был совместный проект вместе с московским радио Maximum. Буквально месяца три-четыре мы считались партнерами, потом у нас разошлись пути-дорожки, и мы стали просто радио «Макс». Мы от них отрезались таким способом.
Вячеслав Половинко: Где вы деньги-то на радио взяли?
Сергей Дуванов: О, это отдельная история. Денег-то не было, в том-то и дело. Четвертым с нами был одно время Сергей Баскин. Он был инженером, начальником цеха на заводе. И он договорился со своим руководством, нам дали автобус, в котором радийщики ездят на записи. Этот автобус подкатили прямо к вышке, посадили туда Женю Бычкова, который притащил все свои записи, и пошел эфир. Через месяц во всех приемниках слушали только нас. Сначала это была только музыка, но через время мы начали делать и новости.
Вячеслав Половинко: Эти новости были похожи на то, что делается сейчас?
Сергей Дуванов: Слышали о такой программе в Алматы — ТНН («Телевизионные неофициальные новости»)? Это мы с Володей Литвиновым в 91-м году как раз их и создали. Мы пришли на телеканал КТК — а они гнали фильмы, программки примитивные, но новостей у них не было — и сказали, что у нас есть идея. Давайте, мол, мы сделаем информационную программу, но не такую, как все делают, а телевизионные неофициальные новости. Мы не будем говорить о визите президента куда-то, а будем говорить о делах обычных людей. Например, кошку где-то задавили. Был уговор: мы делаем программу полгода и потом собираются данные — если ее рейтинг будет выше 50 процентов, нам компенсируют наши затраты на программу. Опрос показал рейтинг в 80 процентов, но денег нам никто не дал, конечно.
Для новостей программа была очень необычная. Стоял компьютер. Ведущий рассказывал новость и сразу нажимал кнопку Enter. На экране загоралась цифра. После следующей новости еще одна. И к концу информационной программы набирался телефонный номер. Если человек, чей номер высветился, тут же звонил в редакцию, он получал приз. Нам же нужен был рейтинг, мы на этом людей ловили.
Петр Троценко: Не жаловались люди, что там всё подтасовывается и так далее?
Сергей Дуванов: Нет. Только иногда люди звонили на следующий день и говорили, что это их телефон вчера высветился. Но надо было звонить в течение десяти минут. Это значит, что человек действительно смотрит программу.
Потом мы взяли Динару Егеубаеву (ныне — Динара Аргин, известная казахстанская телеведущая, работает в Чехии в информационном проекте "Настоящее Время". — Азаттык) к себе в команду, посадили ее на рекламу — и пошла реклама. Ко всему остальному каналу не идет, а к нам идет, представляете.
Вячеслав Половинко: А что за реклама?
Сергей Дуванов: Продам шифер, продам аккумуляторы.
Петр Троценко: То есть Динара читала это?
Сергей Дуванов: Да! Была заставка «Реклама» — и появлялась Динара и читала. Это была первая звезда нашего эфира. Именно звезда, потому что иногда ей приходилось с работы уходить, за ней кавказцы на машинах приезжали.
НА ПРЕЗИДЕНТСКОЙ ВЫСОТЕ
Вячеслав Половинко: Как вы проделали путь от таких неофициальных новостей в самолет президента?
Сергей Дуванов: Мы ушли с КТК, а потом, через время, у нас вместе с радио появилось и собственное телевидение — ТВМ. На каком-то этапе я сам созрел для того, чтобы вести свою программу. Она называлась «Открытая зона». Прямой эфир, собеседник, телефон. Вопросы задаю не только я, но и телезрители. Голос выводился в студию, и при этом — парадоксально! — мы работали без предконтроля. Сейчас так уже никто не работает.
Программа года два шла. И тут ко мне начали приходить Масанов, Косанов, Своик, Нуркадилов — последний пришел, когда ушел в оппозицию. Был даже Кажегельдин в бытность премьером: телефон раскалялся аж, это же самый разгар кризиса, все хотели сказать, что жрать нечего, лично премьеру. И вот я поставил себе цель: у меня в эфире должен быть Назарбаев. Я долго обхаживал его пресс-секретаря. Он всё отнекивался, а потом говорит, что у президента рабочий визит в Москву и что я могу в их самолет сесть.
Петр Троценко: У вас отдельный отсек был?
Я говорю: Нурсултан Абишевич, вот Кажегельдин же был в прямом эфире у меня — и вы приходите. Покажите всем, что не боитесь ничего.
Сергей Дуванов: Конечно. Он сидел в бизнес-классе, а журналисты отдельно. И вот он вышел, мы его окружили и разговариваем. Я говорю: Нурсултан Абишевич, вот Кажегельдин же был в прямом эфире у меня — и вы приходите. Покажите всем, что не боитесь ничего. Он говорит: не проблема, решайте по времени с Дулатом, пресс-секретарем. Но ни фига. Побоялся он в итоге прийти.
Вячеслав Половинко: Раз уж в самолет-то сели с президентом, был соблазн стать поближе к власти?
Сергей Дуванов: Нет. Во-первых, это не мое. Я никогда к этому не стремился, я не карьерист. Во-вторых, мы уже были победителями: по рейтингам мы даже «Хабар» «делали». К тому времени наше радио уже вещало в шести областях страны. Телевидение, правда, только в Алматы было, но шла речь о том, чтобы мы вышли на банкира из Калифорнии, и он бы в нас вложил огромную по тем временам сумму — несколько миллионов долларов. Другое дело, что взамен он хотел что-то вроде «контрольного пакета акций», а мы не хотели его отдавать.
Петр Троценко: То есть перспективы были?
Сергей Дуванов: Конечно. И зачем нам власть? Мы сами были четвертой властью. Серьезно. И власть это понимала. То, что я летел в самолете, что Кажегельдин пришел на эфир, — это всё признание.
ТЕЛЕВИДЕНИЕ СВОИМИ РУКАМИ
Вячеслав Половинко: Сколько вообще журналисты в 90-х зарабатывали в среднем?
Петр Троценко: И сколько нужно было зарабатывать, чтобы жить более-менее достойно?
Сергей Дуванов: Сейчас и не помню, но думаю, что профессия была среднеоплачиваемой — в диапазоне от 500 до тысячи долларов, если считать по сегодняшним меркам.
Вячеслав Половинко: Этого хватало на жизнь?
Сергей Дуванов: Сейчас тоже за 700 долларов можно прожить в Алматы, не обедая в ресторанах. На бензин, так скажем, хватит.
Вячеслав Половинко: Было так, что деньги не выдавали?
Сергей Дуванов: Месяцами. Но все всё понимали, потому что всё было открыто. Была команда.
Вячеслав Половинко: Тогда появилась формула взаимозачета? Вы даете рекламу, а вам вместо денег дают что-нибудь из готовой продукции?
Сергей Дуванов: У нас это бартером называлось. Я дачу себе отстроил так. Приходили рекламодатели и говорили: денег нет, есть товар.
Вячеслав Половинко: Денег нет, но вы держитесь.
Сергей Дуванов: Да. Денег нет, но есть кирпичи, блоки, ванны, унитазы, книги для детей. Всё что угодно. Захожу в редакцию и говорю: ребята, кому надо? И перечисляю по списку. Кто-то говорит: ну, давай там вот это, я теще обещал. Окей, я ставлю «птичку». У этих берем рекламу. Выживали как-то. Но еще Булат Абилов — молодец, он нам помогал, большие суммы давал, мы их потом долго отрабатывали.
Вячеслав Половинко: А где вы технику для эфира брали?
Сергей Дуванов: Были бы деньги, а купить всё можно. Мы начинали с Гостелерадио, со списанной аппаратуры. А суфлер мы вообще сделали из детской коляски: два колеса, на них клеилась лента, на которой печатали текст крупными буквами, и эта лента тянулась. Всё Гостелерадио читало с листа, а мы смотрели зрителю в глаза. Потом я подсмотрел, как суфлер устроен, мы перевернули телевизор, поставили зеркало, а камера осталась за стеклом. Человек смотрит в камеру, а у него перед глазами текст. Примитивно, но мы это делали.
Вячеслав Половинко: В программу «Очумелые ручки» пора.
Сергей Дуванов: Когда есть драйв, когда есть желание, отсутствие зарплаты и техники — не проблема, даже интересно. Между нами говоря, это был самый счастливый период моей жизни.
ЗАТУХАНИЕ СИГНАЛА
Петр Троценко: Когда вы и другие журналисты начали чувствовать, что начинается что-то не то? Какие-то звоночки были?
До определенного этапа их [власть] не интересовало информационное поле: они делили нефть.
Сергей Дуванов: Конечно. До определенного этапа их [власть] не интересовало информационное поле: они делили нефть. И на каком-то этапе, году в 95-м, власть поняла, что проморгала информационное поле, там уже другие поселились и качают свои права.
Вячеслав Половинко: К вам на телеканал когда в первый раз пришло государство с «мягкой силой»?
Сергей Дуванов: Давление со стороны власти озвучил Ермухамет Ертысбаев со свойственной ему болтливостью. Он мне звонит и говорит прямым текстом: «А чего ты свою позицию заявляешь в эфире? Ты же знаешь, что есть негласные правила». А я уже всё пишу [на диктофон]. «Вот ты бы на их месте как поступил? Точно так же. Так что тебя закроют», — сказал Ертысбаев. То есть сдал всю контору. Я беру и несу диктофонную запись в «Караван». А у «Каравана» тогда 350 тысяч экземпляров был тираж, это самый влиятельный еженедельник был. С тех пор Ертысбаев про меня всё время говорит, что я непорядочный.
Вячеслав Половинко: Это были прямые угрозы. А до этого что-нибудь было? Например, на каком-нибудь мероприятии подойдут и скажут: «Ну хватит уже! Ну сколько можно?»
Сергей Дуванов: В тот период такого не было. И потом: всё-таки давят на мягких. За всё время не было такого случая, чтобы говорили: вот это в эфир не давай. Был случай: звонил чиновник из акимата, но единственное, что я не послал его на три буквы, а так сказал: «Лучшее, что я могу сделать, — не дать в эфир этот телефонный разговор. А если хотите, могу и дать».
Петр Троценко: Как случилось так, что вещание вашего телеканала прекратили в прямом эфире?
Сергей Дуванов: Там уже пошел общий наезд. Я так понял, что пришла общая установка — мочить. И власть стала думать, что и как. И там были различные способы вставить нам палки в колеса. Сначала сказали, что наш сигнал мешает работникам аэропорта. Но мы через полчаса уже имели доказательство, что это ложь, и в аэропорту об этом даже не слышали. Потом придумали, что вышка, где у нас находится студия, — это режимный объект и туда можно приходить только с разрешения КНБ. Нужно оформлять допуски, пропуска, а это долгие процедуры.
Но это всё было просто запугиванием. Потом нас просто отключили. Мы ведем эфир по теме тендеров на телечастоты. Главные редактора собрались в студии и стали решать, что делать. И тут заходит охранник. Ребята из правительства, наверное, позвонили начальнику охраны Кузетову и сказали: «Э, кончай этот базар!» Тот не нашёл ничего лучше, как позвонить охраннику и сказать: сделай так, чтобы они закончили. А охранник вместо того, чтобы кому-то что-то сказать, самому в кадре не появляться, заходит в студию сам и говорит: «Кузетов позвонил». Мужик-то он хороший, исполнительный, всё сделал, как его попросили.
Вячеслав Половинко: Вы же тогда были не единственным независимым телеканалом. Почему все редакторы вот так молча проглотили всё это? Пошумели пару месяцев — и всё.
Сергей Дуванов: Почему? Всё было. И суды были, и попытки отсудить всё обратно. Но в судах просто тупо не принимали дела. И потом, какие могли быть претензии? К закрытию телеканала — да: когда вырубили свет, еще можно посудиться. А что ты насчет тендера скажешь? Государственная комиссия заседала, телеканал «Шахар», который стал вещать на нашей частоте, предложил лучшую программу. Ничего хорошего они, конечно, не предложили, но как я это докажу? Вот и всё: с точки зрения того закона, который властью был придуман, всё было законно.
Это не значит, что мы совсем ушли с информационного поля. Мы стали продакшн-студией, делали массу программ, которые размещали на тех каналах, которые остались. Потом и их стали закрывать.
Петр Троценко: Получается, ваши передачи перестали принимать телеканалы, которым вы их продавали?
Сергей Дуванов: В том числе и это, да. Это делается так: мы с тобой договорились, ты принимаешь программу, а потом приходишь и говоришь: денег нет — и всё. Мы долго сидели на территории «31 канала» у Армана Байтасова. Отличный продюсер, отличный специалист. Он прекрасно понимал наш потенциал, поэтому пригласил нас, и многие программы мы давали в его эфире, это было выигрышным для всех. Но на каком-то этапе и там начались проблемы, он тоже перестал покупать наши программы. Что я могу тут сделать?
ПЕРЕХОД НА ДРУГУЮ СТОРОНУ
Вячеслав Половинко: Вот в этот момент можно было перейти на государеву службу.
Сергей Дуванов: Нет. С тем бэкграундом, который у меня был, с тем имиджем. Во-первых, со мной бы никто не стал работать.
Вячеслав Половинко: Да ладно, с кем только не работают.
Сергей Дуванов: Нет. Существуют принципы, которые я никогда не мог преступить.
Вячеслав Половинко: И на вас никто не выходил?
Сергей Дуванов: Конечно, нет. Я ушел в журналистскую оппозицию. Это совпало со временем, когда Кажегельдин стал предъявлять претензии на власть, и он предложил поработать в его команде. Это был 1998 год. Он стал играть в серьёзную политику и пригласил достаточно известных людей — меня, Виталия Воронова, Асылбека Кожахметова, Нурболата Масанова, чтобы мы поработали в его команде. Я лично согласился на таких условиях: «На другой день, как только вы побеждаете, первое, что я сделаю, — напишу статью против вас». Он сказал: окей.
Вячеслав Половинко: Не поморщился он при этом?
Сергей Дуванов: Да нет. И я стал работать с печатными СМИ. У нас была первая газета — «451 градус по Фаренгейту». Это на самом деле была оппозиционная газета, она этого не скрывала, но при этом плюрализм сохранялся. И мне нравилось, что Кажегельдин, который, по сути дела, её финансировал, ни разу не позвонил и не выразил недовольства. Там даже были материалы, невыгодные для него.
Вячеслав Половинко: То есть власть за газетами пришла позже?
Сергей Дуванов: Они по Ленину работали — почта, телеграф. Всё было очень грамотно: сначала вычистили телевизионное поле, как самое влиятельное, а потом уже занялись газетным бизнесом. У нас была газета «Евразия.орг.ру». Мы печатали ее в Бишкеке, привозили сюда подпольно и тиражировали. Причем это был достаточно налаженный механизм. Мы в Казахстане могли выпустить только 99 экземпляров, 100 экземпляров уже считалось СМИ, которое нужно было регистрировать. Мы шли в типографию, делали 99 экземпляров, получали квитанцию. А всё остальное привозилось транспортом: попробуй посчитай. К нам приходят с претензиями, но ребята, какие проблемы? Ну вот вы 300 штук нашли, а у нас по документам — 99. Так разбирайтесь с теми, кто нашу газету печатает. Мы-то здесь причем? Может, вы сами ее за углом перепечатали.
Вячеслав Половинко: А вы через третьих лиц печатали?
Сергей Дуванов: Есть специально обученные люди, которые... Ребята, ну это уже вопрос конспирации. Нужно просто, чтобы их не отслеживали. Всё, что нужно, — это отдать флешку с макетом. А это несложно.
Петр Троценко: Вы продавали газету или распространяли ее бесплатно?
Сергей Дуванов: Это был не бизнес-проект, это был убыточный проект, но мы давали распространителям право зарабатывать. Продашь или отдашь — это твои проблемы. И они, естественно, пытались продать. Мы с этого ничего не имели.
Вячеслав Половинко: А на что же вы жили в это время?
Сергей Дуванов: Как на что? Были спонсоры, которые были заинтересованы, чтобы эта газета выходила. В тот момент в стране были люди, заинтересованные в том, чтобы была альтернатива.
Вячеслав Половинко: Все ваши полуподпольные газеты...
«451 по Фаренгейту» был вполне официальным изданием. Его закрывали три раза, но мы знали, что его закроют, поэтому у нас лежало еще три лицензии.
Сергей Дуванов: «451 по Фаренгейту» был вполне официальным изданием. Его закрывали три раза, но мы знали, что его закроют, поэтому у нас лежало еще три лицензии — на газеты «Колесо», «Город. Утро» и «Иртыш». Вот представьте себе: закрывают «Фаренгейт» и выходит следующий тираж — «Колесо», но большими буквами сверху — «451 градус по Фаренгейту». На все претензии мы говорим: это наш девиз. 451 градус по Фаренгейту — это температура, при которой горит бумага. Это наш девиз: такие статьи, что даже бумага воспламеняется. Нам говорили: ну здесь же заголовок пишется! А покажите в законе, где заголовок должен быть сверху, а не сбоку, сзади или снизу? Нет этого!
Потом проходит три-четыре тиража — и закрывается «Колесо». Раз — и появляется «Город. Утро». Власти через три номера нашли владельца, он со слезами на глазах прибежал: ребята, у меня бизнес, они меня убьют, закройте газету, я верну вам деньги. Ну ладно, убираем «Город. Утро». Выходит «Иртыш». Жизнь подсказывала, что нужно крутиться, иначе прикроют.
Петр Троценко: Но все-таки потом настал тот момент, когда газеты закончились.
Сергей Дуванов: А там Кажегельдина отстранили до такой степени, что его уже не было в стране. Возникли проблемы, оказывалось более сильное давление, другого плана, политического.
ВСЕ В ОДНОЙ КЛЕТКЕ
Вячеслав Половинко: В нулевых вы почувствовали, что журналистика — всё?
Сергей Дуванов: Происходил процесс профессионального вымывания. Всё тоньше становился этот профессиональный гумус. Профессионалы-то никуда не делись — те же Туник или Бациев. Их профессионализм никуда не делся, но тигр, который попал в клетку, уже не тигр. Он не может продемонстрировать прыжок в своей узкой клетке. Ощущение такое, что они попали в места, где ничего нельзя. Вот когда они работали в «Информбюро» у Розланы Таукиной на «Тотеме» — это была сильнейшая команда. А сейчас кто такой Туник? Кто о нём знает?
Вячеслав Половинко: Обозреватель в «Караване».
Сергей Дуванов: Ну понятно, но что он такого пишет, чтобы это потом обсуждали? Он стал незаметным, бледным. Любого возьми, кто светил в наше время, они все сейчас как-то поблекли, потерялись.
Вячеслав Половинко: А молодая поросль пришла?
Сергей Дуванов: Есть, конечно, и поросль. Но в том-то и дело, что если старички работать умели и у них был опыт работы, строго говоря, в тот журналистский ренессанс, то нынешние журналисты даже не знают, что так можно, — они сразу пришли в эту клетку. Даже когда людям говоришь: посмотрите, как ваши коллеги за рубежом работают, они отвечают: ну что вы сопоставляете, это разное. Но журналистская работа — она и в Африке журналистская работа: писать честно, интересно, захватывающе, для своей аудитории. Это твоя профессия. Они даже не могут объяснить, почему пишут по-другому, нежели их коллеги за рубежом. Рамки, они были всегда — и в то время. Но сейчас есть еще и удушающая атмосфера — человек даже не хочет в этом направлении мыслить. Не то чтобы страшно ему. Скорее, просто связываться неохота. Журналисты понимают, что если раньше сильные статьи могли получить огласку, то сейчас общество уже совсем по-другому воспринимает их смелость. Напишешь красиво о митинге — скажут, что разжигатель. Общество сформировали таким образом к восприятию всех критических и смелых материалов, что оно само тебя может и осудить.
Вячеслав Половинко: Так это чья вина: власти, общества или журналистов?
Сергей Дуванов: И тех, и других, и третьих. Всех.
Петр Троценко: Может, период ренессанса был слишком коротким? Не успели люди толком расправить плечи, как их сразу же загнали в рамки, и люди, соответственно, не поняли, что можно действовать по-другому, а не играть по правилам.
Сергей Дуванов: Десять лет, я думаю, период хороший. Я не знаю, сколько нужно, чтобы это закрепилось на генном уровне. Но факт в том, что в этой ситуации власти своими усилиями всех построить достигли результата. Получилось так, что все в строю. Я не говорю о тех людях, которые сейчас работают на «Хабаре» и по долгу службы должны реализовывать позицию [власти]. С теми всё нормально, им платят за информационное обеспечение этого режима, к ним у меня претензий нет. Я говорю о так называемых независимых СМИ, о той средней массе, которая и на власть официально не работает, и против нее не работает, которые говорят: мы над схваткой.
Вячеслав Половинко: Ну, вообще-то они всегда говорят, что речь идет об общественном запросе, а общественный запрос направлен на криминал, на клубничку, на бытовые вещи.
Общественный запрос обеспечивает только желтая пресса. Нормальный журналист должен сам формировать общественный запрос.
Сергей Дуванов: Общественный запрос обеспечивает только желтая пресса. Нормальный журналист должен сам формировать общественный запрос. Это нормальная теория журналистики. А полностью идти в хвосте общественного мнения — самое последнее дело, несерьезная журналистика.
Вячеслав Половинко: По-моему, современные журналисты об этом как-то не очень думают.
Петр Троценко: И еще в лицо плюнут, если скажешь.
Сергей Дуванов: Вот я и говорю тем, которые не знают: только пошлый, необразованный журналист идет на поводу у общественного мнения, а нормальный журналист это мнение учитывает, но при этом пытается формировать, пытается пропихнуть что-то свое. А если он делает только то, что народу нравится, какой он журналист? Это мастеровщина. Это плохая журналистика.
Петр Троценко: Вы еще говорите о тех, кто якобы находится над схваткой. Они-то что? По крайней мере стараются работать в рамках приличия, пытаются быть объективными. Случилось событие, они его описали так, как оно и произошло.
Сергей Дуванов: А как они его описали?
Петр Троценко: «Прошел митинг, по оценкам МВД, вышло десять тысяч человек».
Сергей Дуванов: Правильно. Но наша журналистика никогда не будет говорить: по оценкам МВД, вышло десять тысяч, а я думаю, что было пятнадцать. Почему там нет личностного присутствия? Выскажи свою точку зрения! Кто вообще сказал, что высказывать журналисту свою точку зрения — это из области субъективности?
Вячеслав Половинко: Только факты — это западный стандарт.
Сергей Дуванов: Эти люди, которые позиционируют себя нейтрально, они потеряли чувство сопричастности с тем, что происходит в стране. Эта нейтральность стала сродни пофигизму. Они хорошие, а остальные все плохие — оппозиция плохая, власть плохая, а у меня ручонки чистые, потому что я ни тех не поддерживаю, ни этих не хвалю. Я журналиста буду уважать, если у него есть позиция. Я хочу видеть в журналисте источник информации, которому я доверяю. Во всем мире есть журналисты, которым верят. Я думаю, что в Казахстане таких людей человек пять — не больше.
Вячеслав Половинко: Нам надо уже заканчивать, поэтому, подводя итог тому, что вы сейчас сказали, хочу задать прямой вопрос: вы сейчас себя в казахстанской журналистике лишним не чувствуете?
Сергей Дуванов: Я не чувствую себя журналистом. Я перерос этот этап, когда журналист — это профессия. Это произошло примерно в 2005–2006 году. Я себя всё больше ощущаю в статусе Гражданина. Нужно быть гражданином своей страны не просто по паспорту, а по поведению, по делам. Журналист — это тот, который пишет. А гражданин — тот, который пишет кровью и потом, и то, что пишет, пропускает не через призму гонорара, а через себя.
Петр Троценко: С оптимизмом ли вы смотрите в будущее? Будет ли новый ренессанс?
Сергей Дуванов: Конечно, будет. Предпосылки для этого есть. В основе этих предпосылок лежит неискоренимое чувство достоинства, которое заложено в человеке. И окружающий нас мир так устроен и так развивается, что никуда мы не денемся и всё равно будем двигаться в этом направлении. Да, сейчас всех построили, посадили у телевизора. Но этот процесс временный, жизнь продолжается, и никуда мы от этого не денемся — люди всё равно выйдут на улицу, как бы мы ни пугали себя этими митингами. Это в кавычках, конечно, люди просто перестанут молчать. Людей, которые будут проявлять свою гражданскую позицию, которые будут не только журналистами, но и гражданами, обязательно станет больше.
Вячеслав Половинко: Последний вопрос. Вы бы хотели вернуть 90-е?
Сергей Дуванов: На фиг?
