Азаттык продолжает проект к 25-летию независимости Казахстана под названием «Независимые люди». Это серия интервью с известными людьми — политиками, музыкантами, журналистами, экономистами, артистами, — которые являлись моральными авторитетами и лидерами общественного мнения, а также известными медиаперсонами с начала 90-х годов и до сегодняшних дней. Герои проекта рассказывают, какие цели они ставили перед собой и перед своей профессией в новой стране и к чему в итоге они лично и их дело пришли в 2016 году.
В 17-й серии проекта бывший заместитель председателя Верховного суда Тагир Сисинбаев рассказывает, как выносил приговоры в криминальной Караганде 80-х, лечился от рака в процветающей Америке 90-х и как в брежневские времена его «заказали» советскому киллеру.
«Я ВОСПРИНЯЛ НЕЗАВИСИМОСТЬ НАСТОРОЖЕННО»
Вячеслав Половинко: Где и при каких обстоятельствах вы встретили распад Советского Союза? Помните эти дни?
Тагир Сисинбаев: Когда должен был состояться референдум по сохранению Советского Союза, я был в отпуске, на родине, в Волгоградской области. Утром мама пришла, рассказала, что произошли такие события, ГКЧП, и так далее. Лично я был в то время за сохранение СССР, полагал, что [Казахстану] в составе Советского Союза будет хорошо.
Вячеслав Половинко: Раз вы были за сохранение Советского Союза, значит, вы понимали путчистов?
Когда я посмотрел по телевидению на физиономии членов ГКЧП, естественно, стал сомневаться, что они могут что-то сделать.
Тагир Сисинбаев: Когда я посмотрел по телевидению на физиономии членов ГКЧП, естественно, стал сомневаться, что они могут что-то сделать. Я не воспринял их всерьез, мне показалось, что они расшатывают Союз. Горбачев объявил перестройку и гласность, началась оттепель — мы этому возрадовались. Я даже помню, что в 1989 году в каком-то из журналов было опубликовано интервью с художником Михаилом Шемякиным, который эмигрировал во Францию. И когда его спросили, скучает ли он по стране, Шемякин ответил, что, конечно, скучает по родным переулкам, по своим друзьям, но не скучает по участковому милиционеру и институту Сербского, куда его запрятали в психушку. И еще он сказал, что возрадовался тому, что объявлена гласность, перестройка, появились СМИ, которые критиковали власть. Все эти веяния и всё, что происходило, вселяли уверенность в то, что Советский Союз пойдет по другому пути. Честно говоря, лучшего мы не видели, а за рубеж выезд был ограничен.
Пётр Троценко: Но ведь вы были членом Верховного суда. Наверняка успели побывать хотя бы в странах соцлагеря.
Тагир Сисинбаев: У меня не было возможности выехать. Если выпадал отпуск, я старался поехать к родителям на Дон. Я даже не брал бесплатные путевки. Однажды, правда, взяли с семьей путевку в Сочи на 24 дня, но пробыл там 10 дней и удрал.
Вячеслав Половинко: Как вы восприняли независимость Казахстана? Как драматический поворот в жизни страны и в вашей жизни?
Тагир Сисинбаев: Несмотря на эйфорию некоторых, я воспринял это настороженно. Конечно, в плане экономическом Казахстан много отдавал и был сырьевой базой. С другой стороны, поскольку я родился и вырос на территории России, то, может быть, не только менталитет, но и отношение к этому было несколько иное.
Вячеслав Половинко: Если я правильно вас понимаю, вы в каком-то смысле империалист?
Тагир Сисинбаев: Конечно, меня радовало, что Советский Союз являлся могучей державой, но я при этом отслеживал неудачи в области экономики и понимал, что социализм пошел не по тому пути. Лозунг «Построить коммунизм к 1980 году» не оправдал ожидания. Будучи студентом Саратовского юридического института, я читал самиздатовские произведения. Вы же знаете, что в каждой группе были осведомители. Так вот, они заложили нескольких ребят, кто читал самиздат, и их на экзамене завалили. Потом мы выяснили, кто в нашей группе работал на КГБ, сливал информацию. Кстати, мне в институте предлагали вступить в партию, но я отказался: считал, что не готов идеологически и морально.
Вячеслав Половинко: Повезло вам, что в партию не вступили.
Тагир Сисинбаев: Так я потом вступил. После института я приехал в Караганду и сразу избрался судьей. В 25 лет я был самым молодым судьей в области.
Пётр Троценко: Про вас писали в местных передовицах?
Тагир Сисинбаев: Наверное, так как я несколько раз признавался лучшим судьей Карагандинской области. Четыре года я проработал в Майкудуке, откуда, кстати, Головкин родом (Геннадий Головкин — казахстанский боксер-профессионал. — Азаттык). Это самый криминальный район Караганды. Я исполнял обязанности председателя районного суда, и на заседании райкома партии ко мне обращаются: коммунист Сисинбаев! Я отвечаю, что не коммунист и в партии не состою. А председатель райисполкома Нурмуганбетов говорит: так он еще и не женат! Меня срочно выдвинули в кандидаты, а уже через год я вступил в партию.
Вячеслав Половинко: А вы не пошли потом в КПК, КНПК?
Тагир Сисинбаев: Я считал себя юристом и считал, что с точки зрения справедливости и права юрист не должен иметь всяких идеологических уклонов. Я так считаю до сих пор, хотя меня пытались причислить к оппозиции, потому что в бытность депутатом парламента возглавлял группу «Намыс», в которую входили Серикболсын Абдильдин (казахстанский политик, оппозиционер, лидер Коммунистической партии Казахстана. — Азаттык), Толен Тохтасынов (казахстанский политик, один из учредителей движения «Демократический выбор Казахстана». — Азаттык), а также депутаты из других партий — «Отан», Гражданской, Аграрной. Но мы изначально решили, что не являемся политической группой, мы просто отвечали за качество всех принятых законов. И если мы считали, что вопрос несостоятельный, незаконный или противоречит Конституции, то при голосовании его всегда блокировали, у нас было достаточно голосов для этого. Кстати, именно Тохтасынов потом обратился к президенту по поводу Рахата Алиева. Его тогда прозвали «камикадзе».
«СУДИЛИ ЗА КОРОБКУ КОНФЕТ»
Пётр Троценко: Существует устойчивое мнение, в основном не подкрепленное никакими фактами, что в Советском Союзе преступлений совершалось значительно меньше, чем в наши дни.
Тагир Сисинбаев: Вы знаете, нынешние категории преступлений отличаются, от того, что было раньше. Но если брать не экономические преступления, а убийства, грабежи изнасилования и разбои, то они как были, так и есть. Я думаю, статистика не идет в сторону увеличения.
Пётр Троценко: Получается, что советская идеология на это не влияла?
Тагир Сисинбаев: Абсолютно нет. Но если говорить про хищения, то,
Когда похищенная сумма составляла больше 10 тысяч рублей, это считалось хищением в особо крупных размерах, и за это предусматривалась смертная казнь.
когда похищенная сумма составляла больше 10 тысяч рублей (машина «Волга» стоила 9600 рублей), это считалось хищением в особо крупных размерах, и за это предусматривалась смертная казнь. Хищения в миллионах случались, но редко. По Карагандинской области, помню, привлекались адвокат, начальник управления местной промышленности и заведующий кафедрой школы милиции. За сумму более 76 тысяч рублей их приговорили к расстрелу и привели в исполнение. Сейчас же коррупционные преступления буквально завалили [суды], воруют миллиардами.
Пётр Троценко: Да сейчас это и не преступления вовсе.
Тагир Сисинбаев: А в Советском Союзе не было такого уровня взяточничества. Судили буквально за коробку конфет.
Пётр Троценко: А за «Волгу», может быть, как раз и не судили.
Тагир Сисинбаев: С точки зрения судьи, законность все-таки была выше.
Пётр Троценко: Диссидентов доводилось судить?
Тагир Сисинбаев: Не-а.
Вячеслав Половинко: Не было их в Караганде.
Пётр Троценко: Ну мало ли — шахтер начитается Солженицына.
Тагир Сисинбаев: В 1986 году, когда я уже был судьей в Верховном суде, мне дали первое дело по Декабрьским событиям в отношении учительницы Жансии Сабитовой. У нее нашли в сумке листовку, и вот это дело буквально состряпали [из ничего], и уже через неделю оно было в Верховном суде — решили сделать показательный процесс, привлечь за разжигание национальной вражды. Дело дали мне, я его изучил и заявил руководству, что дело абсолютно незаконное и что я отправляю его на доследование. Еще сказал руководству: «Если вы будете настаивать на продолжении дела, я выношу оправдательный приговор».
У меня дело забрали, отправили в отпуск, я уехал в Караганду. В начале января 1987 года это дело рассмотрел другой судья, а Сабитовой «врезали», по-моему, пять лет. Через непродолжительное время на президиуме Верховного суда срок снизили до трех лет, а через год ее реабилитировали. И я вам скажу, что большинство протестов по декабрьским делам внес не прокурор, а председатель Верховного суда Тамас Калмухаметович Айтмухамбетов. Кстати, удивительная личность в истории правосудия Казахстана, человек кристальной честности.
«ПАРЕНЬ УТОПИЛ ДЕВУШКУ И ВЫТАЩИЛ ЕЕ ПЛОД»
Вячеслав Половинко: Советский суд действительно был самым гуманным?
Тагир Сисинбаев: Ну не самым гуманным, но в целом законность была выше. Меньше было коррупционных [дел]. Хотя мне довелось рассматривать одно из самых крупных дел Советского Союза — по подпольным цехам, — в котором были завязаны Казахстан и Узбекистан. Были привлечены к ответственности лучшие цеховики СССР — по нынешним временам предприниматели. Возглавляли это всё граждане Узбекской ССР — Розенгауз, Шнейдерштейн, Гроссман, а среди попавших под суд цеховиков были отец и сын Меламеды. Их арестовали 29 июня 1981 года, а дело поступило в Верховный суд Казахстана только в конце 1986 года. Все деньги у них хранились уже в Штатах на банковских счетах. В 1981 году доллар стоил 60 с чем-то копеек, а они на черном рынке обменивали один доллар к пяти рублям. В общем, пять лет они содержались под стражей, следствие вела Генеральная прокуратура СССР. Количество похищенного исчислялось несколькими миллионами — для советского времени страшные суммы. По нынешним масштабам это копейки. Розенгаузу суд вынес смертный приговор, но в связи с либерализацией законодательства приговор изменили на 15 лет лишения свободы, а потом они вышли по амнистии.
Пётр Троценко: А счета остались у них?
Тагир Сисинбаев: Счета в Америке, конечно, остались. (Смеется.)
Вячеслав Половинко: Не страшно было выносить смертные приговоры?
От рассмотрения дел, где грозил расстрел, отказывались даже судьи — участники Великой Отечественной войны.
Тагир Сисинбаев: Это был единственный случай, когда суд под моим председательством вынес смертный приговор по экономическому делу. А в основном выносились [смертные приговоры] в отношении убийц и насильников. Большую часть по таким делам была вынесена во время работы в Карагандинском областном суде. От рассмотрения дел, где грозил расстрел, отказывались даже судьи — участники Великой Отечественной войны. Конечно, это очень сложно, переживаешь, ночью не спишь. Но я до сих пор не вижу альтернативы смертной казни за убийства при отягчающих обстоятельствах или убийства с особой жестокостью. Например, я вынес [смертный приговор] парню, ему было 20 лет. Отец у него был Герой Соцтруда, передовик Карагандинского металлургического комбината. Этот парень дружил с девушкой, обещал жениться, и, когда узнал, что она беременна (это было в ее однокомнатной квартире), он начал ее душить в ванной, затем утопил ее, потом голыми руками вытащил плод. А после этого сложил одежду, поджег [квартиру] и ушел. Казалось бы, из хорошей семьи, несудимый, положительно характеризуется, но мы посчитали, что если он пошел на такое преступление, то следует вынести смертный приговор.
Вячеслав Половинко: Вот вы говорите, что не видите альтернативы смертной казни. Но ведь всегда остается какой-то микроскопический шанс на то, что человек невиновен.
Тагир Сисинбаев: Ошибки не исключаются, конечно, но это очень редкие случаи. Ну хорошо, дают пожизненное. На чьи деньги преступник сидит? К тому же я считаю, что для него это большее испытание и издевательство со стороны государства, потому что он там не живет, сидит там безвылазно и знает, что когда-нибудь там же и умрет. Я считаю, что это исключительно особая жестокость по отношению к нему.
Вячеслав Половинко: Просто я хочу проложить мостик к современным дискуссиям о смертной казни. В этом году впервые за долгое время вынесли приговор о смертной казни. Вы бы тоже такой приговор вынесли алматинскому «стрелку»?
Тагир Сисинбаев: Да, вынес бы. Но у меня возникает вопрос: ну какой он террорист? Отобрал автомат, всех разогнал, стал стрелять. Обыкновенный криминал! У меня есть большие сомнения по актюбинскому делу, что там был терроризм. Официально это можно преподнести по-всякому. Если они мстили кому-то за что-то, то какой это терроризм? Терроризм может быть из идеологических и религиозных соображений.
«Я ЛЕЖАЛ В ПАЛАТЕ, ГДЕ ДО ЭТОГО ЛЕЧИЛСЯ КАРРЕРАС»
Вячеслав Половинко: В 1993 году у вас начинается карьерный взлет, вы были реальным кандидатом на должность председателя Верховного суда. И вот тут врачи диагностировали вам лейкоз. Вы можете восстановить хронологию, как всё произошло?
Тагир Сисинбаев: Я три года не был в отпуске, потому что, будучи зампредом Верховного суда, отвечал за судебно-правовую реформу. За это время мы изменили структуру Верховного суда применительно к новым реалиям как к самостоятельной ветви власти — численность аппарата и судей была увеличена с 99 человек примерно до 190. Кроме того, я курировал административный блок, был представителем Верховного суда в Верховном Совете, и приходилось буквально пробивать многие законы. Занимался и материальными вопросами — было две машины, стало более 20, автобус для сотрудников, судьям приобрели служебные «Волги», построили 35 гаражей. И это в условиях, когда в государстве фактически не было денег.
А работая в Карагандинском областном суде, я выезжал рассматривать уголовные дела в крайние районы — Егиндыбулакский, Талдинский. Потом-то узнал, что целые недели мы проводили в населенных пунктах, которые практически находились на территории Семипалатинского полигона. Я помню, мы выехали рассматривать дело в один совхоз и мне рассказывали, что если люди или скот заходят вон за ту гору, то умирают. А местные жители даже не знали этого. Еще я был химиком в армии, работал с радиоактивными и отравляющими веществами. Вообще-то радиация имеет свойство аккумулироваться, но, скорее всего, меня подвела иммунная система, я три года не был в отпуске. А я борец, легкоатлет, никогда не был на больничном.
Целые недели мы проводили в населенных пунктах, которые практически находились на территории Семипалатинского полигона.
И вот в августе 1993 года во время очередной утренней пробежки я почувствовал боль в костях, а к вечеру навалилась слабость. Положили в больницу, гематолог взял анализы, через несколько дней стал известен результат — лейкоз, рак крови. Председатель Верховного суда Тамас Айтмухамбетов (врачи сказали, что мне осталось жить меньше двух недель) позвонил в Ассоциацию американских юристов, вышли на Верховный суд Америки, и нас пригласили в Сиэтл, где находился ведущий центр в мире [по лечению лейкоза]. Мне быстро сделали визу, но у меня не оказалось средств на билет.
Пётр Троценко: Наверное, и билеты не дешево стоили.
Тагир Сисинбаев: Председатель Верховного суда обратился к президенту, но этот вопрос нельзя было решить оперативно. И билеты купил ныне председатель мажилиса Нурлан Нигматулин, который тогда был бизнесменом. Он сказал, что продаст часть своего бизнеса или возьмет деньги в долг и будет сопровождать меня в США. Всем миром меня собирали, у нас ведь «совковый» менталитет — один друг принес китайскую трехэтажную сумку, забили ее тушенкой, водкой, коньяком. (Смеется.) Кто-то принес даже трехлитровую банку икры, хорошей, паюсной. Прилетели в Сиэтл, и меня положили в госпиталь.
Вячеслав Половинко: Можно сравнить с теми больницами, что вы видели у нас?
Тагир Сисинбаев: Да что вы! Я лежал в палате, где до этого лечился знаменитый оперный певец Хосе Каррерас. Я лег на кровать: кнопки нажимаешь, она меняет угол расположения — очень удобно. Взяли анализы, врачи собрали консилиум, через переводчика сказали, что диагноз подтвердился и лечение химиотерапией затянется на три-четыре месяца (в этом случае гарантия выжить — 5–10 процентов), если найдут донора — то будет пересадка костного мозга (шанс выжить — 15–20 процентов). В общем, началась химиотерапия — тяжелейшее лечение, убивается кровь, выпадают волосы. К тому же тошнота страшная, я не мог есть американскую еду.
Я стал выходить на пробежки: сначала я еле передвигался, а потом уже мог пробежать по девять километров.
Через 21 день закончился первый курс лечения, и меня пригласила в гости доктор по имени Нэнси, и я неделю пожил в ее семье, в пригороде Сиэтла: рядом озеро, газоны, чистый воздух. И я стал выходить на пробежки: сначала я еле передвигался, а потом уже мог пробежать по девять километров. Обязанности переводчика выполняла Елизавета Петровна, русская аристократка, 75 лет. Чистейший русский язык у нее! Помню, подарил ей стакан черной икры, а она говорит: да вы что, это же дорого! Маленькая баночка икры стоила в то время около 200 долларов. Потом Елизавета Петровна звонит мне среди ночи и благодарит: «Спасибо, я покушала икорки, такое удовольствие испытала!»
Во время второго курса лечения мне стали приносить спортивный инвентарь, гирьки, грузики, стал качать пресс, на велотренажере за вечер накручивал по 12 миль. А на третий курс лечения доктор предложил мне новое лекарство, которое тяжелейше переносится, но помогает. После него у меня наступало сумеречное состояние, не мог глаза открыть. По окончании третьего курса меня перевели на амбулаторное лечение. Домой я вернулся 18 января 1994 года.
Вячеслав Половинко: Не было культурного когнитивного диссонанса — вернуться из Америки в Казахстан 1994 года?
Тагир Сисинбаев: Ну конечно, состояние экономики, городов, улиц… На меня впечатление в первую очередь произвели сами американцы: приходили какие-то незнакомые люди, которые немного знали по-русски, говорили со мной, проявляли соучастие, поддерживали. Простые американцы приходили! Естественно, заходили и бывшие граждане [СССР], которые в Штаты эмигрировали, приносили покушать.
Пётр Троценко: В какую сумму вам лечение обошлось?
Тагир Сисинбаев: Где-то около 100 тысяч долларов, — может, чуть больше. Но пересадка костного мозга стоила от 200 тысяч долларов и выше.
Пётр Троценко: Получается, после трех курсов лечения вы пошли на поправку?
Тагир Сисинбаев: Они мне после второго курса сказали, что кровь чистая, два дня перегоняли мою кровь через аппарат и брали стволовые клетки и костный мозг, чтобы я был сам себе донором. Кстати, Нэнси и другим врачам я рассказал, что у Казахстана экономические проблемы, поэтому много людей, в том числе и детей, умирают от онкозаболеваний. И Нэнси создала фонд помощи больным детям Казахстана, собрала лекарств на 70 тысяч долларов и в августе 1994 года приехала в Казахстан. Мое дело было встретить их в аэропорту, чтобы у таможни не возникло вопросов. И мы отдавали эти лекарства в Институт педиатрии, где лечат детей от лейкоза. Потом она приезжала ежегодно до 2004 года. За это время мы привезли лекарств на сумму около двух миллионов долларов. В Институте педиатрии нам рассказали, что просили помощи у наших бизнесменов, а они перед нами дверь закрывали. В 2004 году мы прекратили поставку лекарств, потому что бюджет начал выделять деньги.
Вячеслав Половинко: Как вы считаете: если бы вы не поехали в Америку, у вас был бы шанс выжить?
Тагир Сисинбаев: Нет, что вы!
«СУД ПЕРЕСТАЛ БЫТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ВЕТВЬЮ ВЛАСТИ»
Вячеслав Половинко: Вы заболели в тот момент, когда шли полным ходом судебные реформы, а когда вы вернулись…
Тагир Сисинбаев: Получилось так. В конце декабря председателем Верховного суда становится Михаил Малахов, началась подковерная борьба, решили сократить должность заместителя председателя Верховного суда, хотя это конституционная должность. В день прибытия я захожу к Малахову и говорю: «Слушай, Михаил Федорович, зачем ты делаешь это? Если вопрос касается лично меня, то я готов уйти. Но если бы ты проработал со мной, ты был бы в шоколаде!» Не в материальном плане, конечно, а в том смысле, что Верховный суд занимал бы достойное место.
Вячеслав Половинко: А что сейчас произошло, по-вашему, с судом? Стал ли он, на ваш взгляд, политически ангажированным?
Тагир Сисинбаев: Судя по публикациям [в СМИ], некоторые дела политически ангажированные.
Вячеслав Половинко: Это отдельные случаи или недоработки всей судебной системы?
Тагир Сисинбаев: Это не вина судебной системы, это вина системы в целом.
Вячеслав Половинко: В таком ключе получается, что суд перестал быть…
Тагир Сисинбаев: Самостоятельной ветвью власти. Ну да, я понимаю, Конституция провозгласила разделение государственной власти на три ветви. Но действительность этому несколько не соответствует.
Вячеслав Половинко: Можно ли это изменить и что для этого нужно?
Конечно, зарплата у наших судей меньше, чем у коллег в России, к примеру. Но вопрос не в маленькой зарплате, а в мизерной совести тех людей, которые берут взятки.
Тагир Сисинбаев: Политическая воля. Вы знаете, несколько лет назад я беседовал с журналистами, и меня спросили, в чем причина коррупции в стране? Я сказал, что причина коррупции в целом заключается в системе отбора кадров. Сейчас заявили, что якобы прекратили командные перестановки, когда уходит аким или министр и забирает с собой команду. Да ни черта не прекратили! Всё это есть на самом деле. Конечно, зарплата у наших судей меньше, чем у коллег в России, к примеру. Но вопрос не в маленькой зарплате, а в мизерной совести тех людей, которые берут взятки.
«ВЫПИСАЛИ ДЛЯ МЕНЯ КИЛЛЕРА ЗА 10 ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ»
Вячеслав Половинко: Какую самую большую взятку предлагали лично вам?
Тагир Сисинбаев: Я не помню сумму. Но у меня был случай. Я работал в Караганде, рассматривал дело о спекуляции. Молодой, второй год работаю. В советское время на базы приходили дефицитные товары — ковры, гарнитуры, — которые через некоторое время появлялись на барахолке. Так вот, ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности. — Азаттык) накрыл одну такую квартиру, где были ковры, хрусталь, — в общем, советский дефицит тысяч на пятнадцать рублей.
Пётр Троценко: Музей советского благополучия — ковры, сервизы, стенка.
Тагир Сисинбаев: Вечером на улице подходит ко мне мужчина: «Николай Максимович, можно вас?» Я, кстати, в то время был Николаем Максимовичем, а не Тагиром Мусаевичем, потому что мои родственники были репрессированы, в 30-е годы сбежали на Дон, поменяли фамилию. Меня с рождения назвали Тагиром, но когда пришли [регистрировать] в сельсовет, там сказали: какой Тагир, если накануне дня Николы родился? Пусть будет Николаем.
Так вот, я говорю этому мужчине: «Зачем разговаривать в темном переулке, приходите завтра в кабинет». Тот приходит на следующий день и нагло так говорит, что его брат сидит и хочет, чтобы я ему помог. Достает конверт, протягивает его мне. Я спрашиваю: сколько там? Он называет мне сумму.
Пётр Троценко: Хорошая сумма была?
Тагир Сисинбаев: Конечно, хорошая, несколько тысяч рублей. Я отвечаю: «Я тебе больше дам, так что ко мне не приходи!» Ну и потом, конечно, [взятки] предлагали, когда смертные дела были.
Вячеслав Половинко: А всегда только деньги предлагали?
Обвиняемый вел себя уверенно, потому что у него братья богатые: один на Украине был директором завода, второй — в Казахстане в какой-то конторе. В общем, думал, что откупится.
Тагир Сисинбаев: Сейчас, наверное, уже можно об этом говорить. Было большое дело в 1981 году. В ресторане Караганды завязалась драка между кавказцами с одной стороны и русскими и казахами с другой. Когда кавказцев начали теснить, один выхватил штык-нож и смертельно ранил футболиста карагандинского «Шахтера» по фамилии Салов, который считался перспективным спортсменом. Подъехал наряд внутренних войск, а на выходе этот человек достал гранату Ф-1, выдернул чеку и уже хотел бросить. Военные успели перехватить руку, вытащили его на улицу, положили на землю, и сержант по фамилии Сиворакша (до сих пор помню) осторожно начал снимать его пальцы с гранаты, удерживая ее своей рукой. Потом гранату взорвали за городом.
Я рассматривал это дело, обвиняемый вел себя уверенно, потому что у него братья богатые: один на Украине был директором завода, второй — в Казахстане в какой-то конторе. В общем, думал, что откупится. Суд вынес ему смертный приговор, который исполнили 21 января 1983 года. Понимаете, они вышли на Брежнева! В Осакаровском районе Карагандинской области был безногий комбайнер, Герой Соцтруда [Иван] Иванов, который со времен целины был знаком с Брежневым. Как потом стало известно, родственники осужденного повезли Иванова туда [в Кремль], он добился приема Брежнева, и в 1982 году был готов проект-постановление Президиума Верховного Совета СССР о помиловании и замене смертной казни на 15 лет лишения свободы. Но в ноябре умирает Брежнев, приходит Андропов, и 21 января 1983 года смертный приговор привели в исполнение. Так вот, родственники подсудимого с ума посходили — бегали с огромными сумками денег. Потом комитетчики мне рассказывали, что эти люди хранили сумки с деньгами в камерах хранения на вокзале. Потом я узнал, что находился под оперативным прикрытием: дело-то громкое.
Пётр Троценко: Насчет того, что предлагали, понятно. А когда-нибудь вам угрожали?
Тагир Сисинбаев: Сначала эти люди [родственники приговоренного] пытались меня опорочить, говорили, что я взяточник. А потом уже была секретная справка от КГБ о том, что они наняли киллера, чтобы меня уничтожить. Но в КГБ работали хорошо и перехватили этого киллера.
Пётр Троценко: Интересно, что из себя представлял советский киллер?
Тагир Сисинбаев: С Кавказа его выписали за 10 тысяч рублей. У них огромные деньги были. Но я не люблю об этом рассказывать — неприятно.
Пётр Троценко: А бывали другие случаи угроз?
Тагир Сисинбаев: Других случаев не было. Почему-то подсудимые воспринимали приговоры с моей стороны как объективное решение. Потому что по доказательствам я ничего не натягивал. Вот пока я рассматривал в Верховном суде дело Розенгауза и Шнедерштейна, они подкупили десятки людей в следственном изоляторе и, как мне рассказывали, пили там кофе, кушали сервелат, которые в то время были в страшном дефиците. Оперативники принесли мне от них записку: «С судьей нам повезло и не повезло. Повезло, что разбирается, и не повезло, что разбирается». (Смеется.) За год с лишним мы так с ними сроднились! Привозят их в зал [суда], я спрашиваю: «Меламед, сколько вы выпили?» Он отвечает: «Не пил я, гражданин судья!» «Ну хорошо, — отвечаю, — сейчас вызову экспертов». — «Не надо, граждан судья! 100 грамм всего выпил!»
Пётр Троценко: Вот кого нужно было попросить деньги одолжить, когда у вас лечение было.
Тагир Сисинбаев: Потом, когда они освободились, приезжали ко мне! Понимаете, люди, которых я приговаривал к строгим мерам наказания, улыбаясь, заходили ко мне в кабинет и говорили: «Нет обиды, гражданин судья, дело вы вели объективно, удивляемся, что во всём этом разобрались». А я ведь бухгалтер, закончил техникум по бухгалтерскому отделению, до и после армии проработал в колхозе бухгалтером, поэтому сумел разобраться с этим делом.
Вячеслав Половинко: Какое из десятилетий (70-е, 80-е, 90-е) вам бы хотелось вернуть и почему?
Тагир Сисинбаев: Вы знаете, вот если смотреть с точки зрения социального равенства, то конечно 70–80-е. Вот, например, когда шахтер в Караганде получал по 600–700 рублей и выходил на пенсию в 50 лет, получал достойную пенсию. Они брали без очереди квартиры и машины. Сейчас же шахтеры выходят на пенсию, как и все, в 63 года. Они не доживают до этого возраста! Человеку нужно после смены в шахте сутки отдохнуть, а они через восемь часов выходят и не выдерживают — молодые ребята умирают.
Вячеслав Половинко: А 90-е хотели бы вернуть, с учетом всего, что было?
Тагир Сисинбаев: У нас была эйфория от того, что мы стали самостоятельным государством, мы верили в торжество демократии. Конечно, за эти 25 лет мы достигли больших успехов в экономике, но и немало безвозвратно потеряли. Поэтому я бы хотел, чтобы то, во что мы верили в 90-е, все-таки состоялось.
