21 августа 1937 года Сталин подписал постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) №1428–326 «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края». Выселять корейцев с Дальнего Востока решили «на всякий случай» — чтобы исключить возможность их сотрудничества с Японией. Депортация началась в сентябре и прошла быстро: более 100 тысяч представителей «неблагонадёжного народа» погрузили в эшелоны, идущие в малонаселённые районы Казахстана и Узбекистана. Корейцы стали одним из первых народов СССР, подвергнутых тотальной ссылке.
Многие потомки депортированных корейцев до сих пор живут в Казахстане.
РАЗМЫШЛЕНИЯ О СМЕРТИ «БОЛЬШОЙ РОДИНЫ»
Алену Ли — 23 года, он алматинский кореец, учится на куратора современного искусства в Лондоне. Самоназвание его этноса, то есть постсоветских корейцев, произносится как «корё-сарам» — дословно это переводится как «корейский человек». То есть это кореец не из Южной или Северной Кореи (не «чосон сарам» и не «хангук сарам»), а из того объединения корейцев, которые переселились на Дальний Восток Российской империи в середине XIX века вследствие голода, скученности и малоземельности на их родине, в ещё единой тогда Корее. Ален говорит, что всегда чувствует себя именно «корё-сарам», и объясняет это чувство так:
— Быть «корё-сарам» — это иметь частые размышления о «смерти Большой родины», — говорит Ален. — Со временем ты глубже задумываешься о том, какое место в твоей жизни занимает эта Большая родина. И что она вообще собой представляет. Зимой 2024 года в журнале KIstory при нашей местной корейской газете «Корё-Ильбо» вышла вторая часть моего тезиса о ризоме самоидентичности корё-сарам. Там я очертил мысль о «смерти Большой родины». То есть это о том, что связь с Кореей лично я не ощущаю. Тут как бы ещё один вопрос вытекает: а с какой из Корей? Та единая историческая — так далека в памяти поколений, а две нынешние — далеки идеологически. Это было для меня одновременно и тяжёлое осознание, и освобождение от каких-то критериев «корейскости», которым я ранее, возможно, желал соответствовать или которые видели во мне другие люди.
«С кем отождествлять себя корейцам, родившимся в энном поколении вне Корейского полуострова? С такими же корё-сарам или корейцами США и Европы? Или с жителями "Большой родины" Кореи? Если так, то какая из двух современных Корей "больше"? Безусловно, ни с одной из них воссоединиться невозможно — ни духовно, ни культурно. Более того, в этом нет смысла, потому что, на мой взгляд, для корё-сарам "большая Родина" мертва. Почему? Доводов множество, но тут очерчу фундаментальный — фрагментация коллективной памяти корейцев. За 160 лет с момента первых переселений корейцев произошли такие ключевые события, как русская революция, японская оккупация, сталинская депортация и разделение Кореи. Корейцы, оказавшиеся в разных местах во время этих событий, были подвергнуты совершенно разным опытам и травмам, что и содействовало фрагментации коллективного опыта. Грубо говоря, корейцы в разных точках земли уже не могут "понимать" и соотносить себя с переживаниями друг друга: исторический опыт репрессированного Сталиным корейца значительно разнится с опытом корейца, пережившего Великую депрессию».
Ален Ли, «Ризома самоидентичности корё-сарам»
Ален не знает, кем точно были его предки до депортации, но, скорее всего, такими же крестьянами, как и большая часть переселенцев, активно пытавшихся интегрироваться в новую страну: они засевали землю, принимали подданство, полудобровольно крестились, а после Октябрьского переворота участвовали в Гражданской войне по обе стороны баррикад, хотя, конечно, по большей части на стороне красных.
Ким Хен Нюн, «Подруги». Из фондов Музея имени Кастеева
Как говорит историк Андрей Ланьков, это произошло потому, что «большевики обещали покончить с любой дискриминацией нацменьшинств... Большевики хотели разделить землю поровну — среди корейцев преобладали малоземельные крестьяне. Большевики обещали устроить мировой пожар и покончить с империализмом — Корея была японской колонией. Наконец, на Дальнем Востоке главными союзниками и спонсорами белых были японцы, что делало красных "врагом врага" и, значит, другом даже для многих богатых корейцев, которые при других условиях, пожалуй, и не стали бы поддерживать большевиков».
В «благодарность» за то, что примерно каждый пятый корейский мужчина Приморья добровольно воевал в Красной армии или в партизанских отрядах во время Гражданской войны, перед депортацией НКВД будто бы попытался уничтожить большинство корейских красных: были почти поголовно устранены выдвинувшиеся в послереволюционные годы руководители ВКП(б) из числа корейцев, погибли в тюрьмах практически все корейцы-офицеры, была уничтожена вся корейская секция Коминтерна, и было арестовано большинство корейцев, имевших высшее образование.
Графика Бориса Пака. Из фондов Музея имени Кастеева
Совершенно секретно
Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет
ВКП(б) постановляют:
В целях пресечения проникновения японского шпионажа в
Дальневосточный край, провести следующие мероприятия:
Предложить Дальневосточному крайкому ВКП(б),
крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить все корейское население пограничных районов Дальневосточного края:
Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково районов. К выселению приступить немедленно и закончить к 1 января 1938 г.
Наркомвнуделу СССР принять меры против возможных эксцессов и беспорядков со стороны корейцев в связи с выселением.
Увеличить количество пограничных войск на 3 тыс. человек для уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.
Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев.
В. Молотов, И. Сталин
Архив Президента Российской Федерации. Коллекция документов
Переселение началось в начале осени 1937 года. Корё-сарам загружали в подготовленные эшелоны, размещая по пять-шесть семей в каждый товарный вагон, предназначенный для перевозки скота. Так 170 тысяч корейцев из Дальнего Востока отправились в Узбекистан и Казахстан. Эшелоны прибыли туда в начале зимы 1937–1938 годов.
Первую зиму люди были вынуждены провести в наспех построенных землянках, где умерло много детей и стариков (треть всех грудных младенцев не пережила той страшной зимы). С тех пор аул Уштобе на юге страны, куда в первую очередь изгнали корё-сарам, считается «корейской столицей» Казахстана. В ещё недавно переживший страшный голод 30-х годов небольшой станционный посёлок Талдыкорганской области и его окрестности в одночасье было переселено около 4100 хозяйств. Сейчас в ауле находится первое в Казахстане корейское кладбище, а также памятник — Камень благодарности казахскому народу за оказанную «спецпереселенцам» помощь. Монумент был создан по инициативе Ассоциации корейцев Казахстана и открыт в 2012 году. Аналогичные мемориалы есть и в других городах Казахстана, и в Узбекистане, куда сослали остальную, бóльшую часть корейцев.
Памятник благодарности узбекскому народу за «теплоту и доброту» от корейской диаспоры в Ташкенте, 2023 год
АБСОЛЮТНО СОВЕТСКИЕ ГРАЖДАНЕ
Одними из депортированных в Уштобе корейцев были бабушка и дедушка нынешнего главного редактора издающейся на трёх языках (казахском, русском и корейском) республиканской корейской газеты «Корё Ильбо» Константина Кима. Им повезло — они не умерли от голода, а также знали русский язык и потому смогли в Казахстане устроиться работать в госструктуры: бабушка — в торговлю, а дедушка — в школу. Чтобы выжить на новом месте, они полностью интегрировались в систему, ассимилировались и стали «абсолютно советскими гражданами».
Константин Ким
— Самое главное, я считаю, в рассказах моих бабушки и дедушки, отца и матери, о том тяжёлом времени жизни с клеймом «предателей народа» — это то, что корейцы, несмотря на все тяготы, много и самоотверженно работали, сеяли лук и рис и пытались дать своим детям хорошее образование, а соответственно, хорошее будущее. Сейчас у нас есть стереотип об исключительно успешных корейцах, и, конечно, некоторые из нас добились очень многого и в СССР, и в Казахстане, но мы, можно сказать, заплатили за это «большую цену». В усиленной попытке интегрироваться в страну, в которой мы все жили, добиться в ней процветания после голодных лет мы, к примеру, потеряли свой язык. Наши родители мало говорили о нашей «корейскости», хотя и у нас остались многие традиции и ритуалы, давно потерянные и в коммунистической Северной Корее, и в вестернизированной Южной. Нам в первую очередь говорили о том, что мы должны хорошо учиться — на русском языке, чтобы быть успешными советскими гражданами. Но, с другой стороны, это тоже по-своему корейская черта — уметь адаптироваться и быть в такт к месту обитания. Сейчас, конечно, всё по-другому: многие отдают детей целенаправленно в казахские школы, записывают на курсы корейского. Но тут нам помогает мода на всё корейское — благодаря ренессансу южнокорейской культуры, южнокорейскому soft power. Сейчас же весь мир слушает k-pop и смотрит корейские фильмы и сериалы.
— У вас указано, что вашей газете 100 лет — то есть она была открыта ещё на Дальнем Востоке России, а после редакцию газеты тоже сослали в Казахстан?
— Да, конечно, не только же крестьян изгнали, а весь народ. Потому наши предшественники, редакция газеты 30-х годов, чувствовали своим долгом сохранить эти знания для потомков. Со слов стариков, ветеранов нашей газеты, стало известно, что незадолго до начала депортации буквально вся наша тогдашняя редколлегия во главе с главным редактором Цой Хо Римом была арестована чекистами. В итоге смог уцелеть только заведующий отделом сельского хозяйства Хван Дон Хун. Именно он, ценой невероятных усилий и рискуя жизнью, заложил основу для возрождения газеты, перевезя в Казахстан свинцовые корейские шрифты для набора. Представляете, вам НКВД даёт в долгую опасную дорогу взять с собой лишь определённое, небольшое количество килограммов, и вместо лишней еды или тёплой одежды вы берёте с собой буквально в мешках эти тяжеленные шрифты, чтобы в конце 30-х в далёкой и непонятной вам степи Центральной Азии издавать газету! Прошло всего полгода — и в Кызылорде уже заново издаётся корейская газета! Вначале на районном уровне, потом на областном, а после и на республиканском — и даже во время войны они продолжали её издавать.
— Поддерживает ли ваша газета связь с Кореями?
— Мы стараемся, конечно же, держать связь и с Северной, и с Южной Кореей, быть такими «корейскими миротворцами», мостом между Севером и Югом Кореи, но многое в этом всём зависит от конъюнктуры. Пока был Советский Союз, у нас было много контактов с Северной Кореей по понятным причинам, мы отправляли туда делегации и принимали гостей. Мои родители ездили туда на фестивали, то есть даже обычные граждане, местные корейцы могли туда поехать с визитом. Сейчас, однако, большинство наших связей происходит с Южной Кореей. Раньше в Ташкенте было посольство Северной Кореи, однако оно закрылось в 2016-м, а в Казахстане их посольство даже не открывалось никогда с момента распада СССР, у нас нет официальных дипломатических связей с Северной Кореей. Если что-то и происходит, то только через Москву и в частном порядке. Последний раз из Северной Кореи к нам приезжали люди лет пять назад, когда у нас был фестиваль корейской культуры. Тогда мы принимали у себя артистов и из Северной Кореи, и из Республики Корея, и мы все сидели за одним столом специально, как единый народ.
— Вы поддерживаете идею объединения Кореи?
— Да, конечно, мы здесь надеемся, что однажды Корея будет единой страной, и мы хотим верить, что мы можем как-то поспособствовать этому процессу как «корейцы со стороны». Потому что, конечно, я лично не считаю себя «южным» или «северным» корейцем, я считаю себя казахстанским корейцем. Это не ради популизма сказано, а просто так оно есть — я здесь родился и вырос, меня и нас здесь не угнетают. Да и «там» нас тоже за своих далеко не всегда держат. Нам на юге Кореи часто говорят, что мы — казахи, а не корейцы. Тем не менее мы хотим в нашей непрекращающейся гражданской войне быть третьей стороной, медиатором, может быть, арбитром. Это мной ощущается как личная боль, как будто отец с матерью в ссоре. Мне не хочется видеть, как «сверхдержавы» используют мою историческую родину в качестве разменной монеты своей геополитической игры, — говорит Константин.
«ПРИШЛОСЬ САМОЙ НАУЧИТЬСЯ ЕСТЬ ПАЛОЧКАМИ»
Борис Пак, графика — иллюстрации к сказкам Г. Х. Андерсона. Из фондов Музея имени Кастеева
Корё-сарам, несмотря на многочисленную эмиграцию корейцев из страны в 90-е годы, все ещё являются одной из самых многочисленных этнических диаспор в Казахстане. Во время переписи 2021 года больше 118 тысяч человек назвали себя корейцами, это девятое место среди национальностей, проживающих в государстве. Корё-сарам активно вовлечены в социальную и культурную жизнь страны. В главном музее изобразительного искусства страны, в Музее им. Кастеева в г. Алматы хранятся работы таких художников, как Ким Хен Нюн, Михаил Ким, Борис Пак, Константин Пак, Виктор Мун, Сергей Ким, Елена Тё, а в самой культурной столице Казахстана, помимо казахского и русского театров, есть только три «этнических» театра — уйгурский, немецкий и корейский.
Республиканский государственный академический корейский театр музыкальной комедии в городе Алматы — старейший национальный театр Казахстана и первый национальный корейский театр в мире. Как и газета «Корё Ильбо», он был основан ещё на Дальнем Востоке России, в 1932 году во Владивостоке, на базе кружков художественной самодеятельности.
Республиканский государственный академический корейский театр музыкальной комедии в городе Алматы, 2024 год
— Я до недавних пор вообще не задумывалась о том, что я — кореянка, а также не ощущала себя частью корейской диаспоры, — признаётся режиссёр Алматинского корейского театра Екатерина Пен, выпускница мастерской Кузьмина в СПбГИК. — Я выросла в Караганде, и для моих родителей важнее всего было дать мне хорошее образование, обучить меня «по-европейски», научить меня всем правилам европейского этикета. Какой вилкой что нужно есть, по этикету меня учили, а как управляться палочками для еды — нет! Пришлось самой научиться есть «китайскими» палочками! В школе вопрос моей этнической принадлежности меня тоже не волновал — просто так случилось, я кореянка, мы живём в многонациональной стране, где дружба народов и т. д. В моём классе были казахи, русские, немцы, армяне, чеченцы, корейцы, и мы все просто были казахстанцами. Даже уехав в Питер на учёбу, я не то чтобы ощущала себя азиаткой. Мне там казалось всё знакомым и понятным — у меня прабабушка была русской, так что мне было комфортно с русским менталитетом. Но я всегда знала, что после учёбы я вернусь обратно в Казахстан. Так и вышло: я приехала, через какое-то время меня пригласили работать в Корейский театр, и я как будто бы попала на отдельный «корейский полуостров»! Теперь я заново учусь и постоянно осмысляю, что же такое быть кореянкой. Точного ответа ещё не нашла…
— Ваш театр похож на театры в Пхеньяне или Сеуле?
Екатерина Пен
— Изначально в Корее театральное искусство было площадным — уличные представления, народные гулянья... Там не было такой прямо формы классической, не было сцены. И, быть может, поэтому, из-за генетической памяти, на наши драматические спектакли так мало наших корейцев ходит, зато стоит устроить концерт, как зал забит корё-сарам! Кровь своё помнит! Но если говорить в общем, то театральное корейское искусство с момента переселения на Дальний Восток разделилось на две линии: на нашу традицию драмы, испытавшую сильное влияние советского искусства, а также на южнокорейскую традицию, в которой всё построено по американской системе. То есть там мюзиклы, «Бродвей» и шоу, а драматический театр там гораздо менее популярен. Мы же, как корейцы «третьи», можем брать и у тех, и у тех. Конечно, сейчас нам гораздо легче выстраивать рабочие отношения с Южной Кореей, но я считаю лично, что слишком подпадать под их влияние нам не стоит. Нам, наоборот, надо ценить то, что у нас наше наследие идёт со стороны именно такой советской русской театральной школы, и развивать её в дальнейшем именно в сторону европейского театра. Но при этом мы должны иметь в репертуаре, в арсенале спектакли и постановки, которые понравятся и той стороне, и этой стороне, — говорит Екатерина.
Предков актёра корейского театра Бориса Югая депортировали с Дальнего Востока, однако не в Казахстан, а в Узбекистан. В Казахстан его родители переехали добровольно около 40 лет назад.
— В моей семье было знание, что мы — корейцы, едим корейскую кухню, выполняем какие-то традиции, немного говорим на своём языке, ну и что? Я вырос в Казахстане, родители и вся родня прожили жизнь в Центральной Азии, о какой-то своей «исторической Родине» я начал задумываться ближе к 25, особенно когда впервые оказался в Корее. Поначалу я, конечно, землю целовал, думая, что вот она — моя Корея, но общие ощущения от этой поездки у меня остались смешанные. Я начал понимать различия между нами, что мы всё-таки разные. К тому моменту я ещё плохо говорил на корейском. Понимать-то я понимал его с детства, но я понимаю другой корейский — не тот, на котором говорят в Сеуле. Мой корейский — корё-май, диалект корё-сарам, язык моих бабушек и дедушек. Там же мне приходилось вспоминать и заучивать язык, который мы используем только в театре. Так что это только дополнительно подсвечивает то, что у нас разный менталитет, разное отношение к людям.
Борис Югай на фоне афиш Корейского театра, 2024 год
— Что вам больше всего запомнилось из вашего пребывания в Корее?
— То, какие они улыбчивые. Какой там бешеный ритм жизни, какая бешеная конкуренция. Многие всё равно уезжают туда на заработки, на учёбу, так как у нас есть некоторые льготы при поступлении, при подаче на визу и так далее, но многие потом возвращаются. Не выдерживают жить в этом постоянном стрессе.
— Какое влияние на ваш театр оказала культура Северной и Южной Кореи?
— Огромное, но в разное время разные Кореи влияли на наш театр. В советское время, понятно, у нас было много совместных проектов с Северной, даже были в нашем театре авторы-драматурги, являвшиеся беженцами из Северной Кореи. Я играл роль в спектакле «Дерево» по пьесе «Не надо раскачивать дерево» Хан Дина. С этой пьесой показательная история: её сюжет — это история о двух солдатах Северной и Южной Кореи, волею судьбы оказавшихся в одном пространстве, которые буквально застревают на дереве, откуда будто бы не выбраться. Понятно, что это такое олицетворение истории корейцев и их попыток найти единение,несмотря ни на что. Впервые мы ставили эту пьесу в году, кажется, 19-м, и тогда даже я не чувствовал большой сопричастности этой истории: я корё-сарам, мне было сложно прочувствовать на своей коже, что такое братская война. Однако когда мы играли эту пьесу в 2022 году, то у всех в конце спектакля просто слёзы лились — вдруг резко всё стало так близко и понятно.
Говоря о театре, теперь все наши связи, наоборот, только с Южной Кореей.
— Когда последний раз у вас был хоть какой-то рабочий контакт с Северной Кореей?
— Лет шесть-восемь назад был совместный корейский концерт во Дворце студентов — была прямо такая ВИА из Северной Кореи, была k-pop-группа из Южной Кореи, ну и были мы посередине. Северные корейцы приехали в пиджачках, все серьёзные, и нам запретили с ними разговаривать! Их сопровождал какой-то дядька, видимо чекист, и говорил нам по-русски: «Нельзя, нельзя». С тех пор — ничего.
— Что для вас значит быть корейцем?
Борис Пак, графика. Из иллюстраций к Генри Лонгфелло. Из фондов Музея имени Кастеева
— Мне кажется, одна из главных особенностей корейского менталитета — это умение вписываться в контекст. Есть отдельное слово или понятие в корейской культуре об этом — «нунчи». Дословно это можно перевести как «сила глаз», и, если у кого-то нет «нунчи», то он как бы и не кореец. Говоря по-простому, это когда человек может понять обстановку без слов, исключительно на глаз. В этом, наверное, сила корейского народа и корейской культуры. Человек только зашёл в комнату — и уже должен самостоятельно понять происходящее и действовать исходя из этого. «Нунчи» измеряется скоростью, и у кого быстрее «нунчи», тот и круче. Для меня это зерно того корейского в нас. Оно описывает всё в корейской культуре. Именно поэтому мы так хорошо вписались сюда — уже невозможно представить себе, мне кажется, ни Казахстан, ни Алматы без нас, — считает Борис.