«Есть две России». Социологи — о том, как проводят опросы о поддержке войны

Российские социологические службы, в том числе независимые, сообщали о высокой поддержке действий России в Украине, но в последнее время стали появляться исследования, говорящие об иных тенденциях в общественном мнении.

По свидетельству социологов, подавляющее большинство россиян заявляли о поддержке «специальной военной операции в Украине» — так в России называют войну в Украине. Эта цифра, по данным Аналитического центра Юрия Левады, в марте 2022 года доходила до 80 процентов, в то время как о противоположной позиции заявляли лишь 14 процентов респондентов.

Научный руководитель «Левада-центра» Лев Гудков отмечает, что существенных изменений в этом плане на протяжении года не произошло. Поддержку боевых действий в Украине декларируют более 70 процентов опрошенных. Но что стоит за этой цифрой?

— Особой динамики нет, потому что установился цензурный режим, полная изоляция основной массы населения, — поясняет Лев Гудков. — Люди пользуются в основном только сведениями из телевидения. А агрессивное телевидение в сочетании с информационной изоляцией очень эффективно. При всей неясности мотивов и целей этой войны главный посыл пропаганды — это то, что Россия вступила в войну с «коллективным Западом» и это создает угрозу её существованию, поэтому нужна общая консолидация. Это работает. Обойти цензурные запреты может только небольшая часть населения, около 20 процентов — это в основном молодые, более образованные люди. Естественно, это крупные города, в первую очередь Москва. В этом смысле, по последним данным, тут ничего не меняется, 73–75 процентов поддерживают военные действия России в Украине, против примерно 16–17 процентов. Это стабильно, плюс-минус два процента. Но это внешняя картина.

Особой агрессии в населении нет, так как для абсолютного большинства война носит скорее виртуальный характер, практически не затрагивает основную массу населения, поэтому люди не чувствуют её, за исключением приграничных областей, Белгорода, Курска, Ростова, Брянска и так далее. Основная масса, особенно сельская и в малых городах, пожилая, депрессивная, в большей степени поддерживает действия российских военных, чем население крупных городов. Молодёжь тоже поддерживает, но в гораздо меньшей степени. Если пенсионеры одобряют где-то на уровне 90 с лишним процентов, то молодёжь — около 50 процентов.

Более внимательный взгляд показывает, что растёт напряжение, очень высок уровень тревожности, связанный в первую очередь с тем, что война оказалась не такой успешной. Всё сильнее пробивается понимание, что эта война надолго, что она будет требовать всё больше и больше жертв, что власти врут про однократную мобилизацию. Большинство считает, что волны мобилизации будут повторяться или пойдут скрытые, необъявленные принуждения. В среднем так считают 56 процентов, а среди людей, попадающих под призывной возраст, — 62 процента и даже больше.

Одновременно начиная с конца сентября, после первой волны мобилизации, усиливается желание немедленного прекращения военных действий, начала мирных переговоров с Украиной. Понятно, что это пожелание, а реально это не может быть выполнено, потому что абсолютное большинство, на уровне 70–75 процентов, разделяют все те условия, которые ставит Путин перед Киевом: сохранение оккупированных территорий в составе России, отказ от вступления Украины в НАТО и так далее, то есть всё то, что неприемлемо для украинского руководства.

По последним данным, растёт очень напряжённое ожидание контрнаступления украинских войск, предчувствие некоторого поражения. Те, кто поддерживает войну, не могут ясно объяснить, зачем она нужна, потому что пропаганда всё время меняла её цели. Вначале это была «денацификация», избавление русскоязычного населения на востоке Украины от угрозы геноцида, от «украинских фашистов», «бандеровцев» и так далее. Потом это всё больше и больше смещалось в сторону войны с «коллективным Западом», и в этом смысле Украина не рассматривается большинством как субъект действий, в глазах основной массы населения она лишь марионетка США и НАТО. Поэтому ответственность за войну возлагается в первую очередь на Соединённые Штаты — так думают примерно 65 процентов, на Украину — 17 процентов, на Россию — от одного до семи процентов, то есть РФ полностью выводится из зоны ответственности. Тех, кто хотел бы прекращения военных действий, больше всего беспокоит гибель солдат и мирного населения, масштабы разрушений, предчувствие неудачи в этой войне, недовольство командованием, сам повод ввязывания в эту войну с близким по духу народом.

Сибирь.Реалии: Когда 73–75 процентов говорят о своей поддержке войны, вы уверены, что это действительно продуманные, осознанные ответы? Может быть, люди говорят так, чтобы от них отвязались? Может быть, они боятся? Сейчас же наказуемо выступать против войны.

Лев Гудков: Это некоторый миф, пущенный отчасти оппозицией, отчасти медиасообществом, которое не понимает смысла наших данных. Боятся, отказываются отвечать примерно 10–12 процентов, и это преимущественно самые лояльные власти группы. Оппозиционно, антивоенно настроенные люди говорят довольно резко, мы записываем это на планшеты. Надо просто понимать, что за этим стоит.

Сибирь.Реалии: Что же имеют в виду люди, говорящие о поддержке?

Лев Гудков: Это чистый конформизм, оппортунизм: войны не хотят, но против властей не бунтуют.

Сибирь.Реалии: То есть можно предположить, что существенной части из этих 75 процентов война не нравится, но они не хотят конфликтовать с властью?

Лев Гудков: Именно так, особенно в условиях того, что им навязывается представление о войне с Западом. Население было подготовлено к этому длительной антизападной пропагандой. Андрей Синицын, когда вёл интервью со мной, предложил такое сравнение: когда в советское время посылали в колхоз «на картошку», восторга не было, но и возражений тоже не было, потому что открытое сопротивление означало полное исключение из социальной жизни, увольнение с работы, исключение из института. Вы немедленно превращаетесь в маргинала. Примерно так и теперь.

Лев Гудков

Сибирь.Реалии: А сколько может быть реальных, активных, убеждённых сторонников военных действий с последовательной позицией?

Лев Гудков: Примерно от шести до 10 процентов. И это сдвинуто в старшие возрастные группы, которым не грозит ни призыв, ни участие в войне. Это малообразованное провинциальное население, очень пожилое, зависимое от государства и сохраняющее советский менталитет.

Сибирь.Реалии: Однако эта цифра почему-то не звучит, все говорят о 75 процентах, о 80 процентах. А сколько ярых противников войны?

Лев Гудков: Их примерно столько же: 6–10%. Основная масса — это такое подневольное сознание: если надо, призовут, и я пойду.

Сибирь.Реалии: Не забудем и о том, что картина в головах сторонников военных действий сформирована телевидением, агрессивной государственной пропагандой. А если бы у этих людей была полная картина происходящего, как изменился бы расклад мнений?

Лев Гудков: Резко увеличилась бы доля противников войны. Недовольство растёт, и власть это понимает. Кстати, она ведёт достаточно умелую политику нейтрализации возможных недовольств, и не только полицейскими методами, но и очень большими выплатами социально слабым, малоимущим, многодетным семьям. Поэтому, несмотря на санкции, рост цен и прочее, основная масса населения не чувствует ухудшения, и удовлетворенность жизнью не снижается, а, напротив, даже растёт. За год сверх обычных пособий выплачено около полутриллиона рублей в качестве однократных выплат — это очень большие деньги. Ощущают ухудшение экономического положения, снижение доходов более обеспеченные и информированные группы населения, которые понимают катастрофический характер такой политики. Основная масса этого не чувствует, — объясняет социолог Лев Гудков.

Проект «​Хроники»​ с начала войны провёл уже восемь волн исследований. Рассказывает сооснователь проекта, политик Алексей Миняйло.

— Мейнстрим — это смотреть на процент поддержки. Но непонятно, что он значит сам по себе. Из него нельзя сделать никаких выводов, на него имеет смысл смотреть в первую очередь с исследовательской точки зрения. У кого-то это 50 процентов, у кого-то 60 процентов, у кого-то 70 процентов, и в эти проценты входят самые разные люди: на одном полюсе — те, кто врут, потому что боятся преследования, на другом — те, кто едет на фронт добровольцем, а в середине — сотни промежуточных точек зрения. В этом смысле агрегированная валовая заявляемая поддержка — это такая братская могила. Если мы хотим что-то понять, смотреть надо не на этот показатель, а имеет смысл сегментировать группу и поддержки, и неподдержки, и выяснять, что конкретно люди имеют в виду.

Мы весь год щупали эти две группы с разных сторон. То, что мы называем ядром сторонников и ядром противников, — это люди с минимально последовательной позицией, у которых нет противоречий в позиции хотя бы на самом базовом уровне. Мы задавали несколько вопросов, чтобы выяснить их позиции. Есть люди, которые выразили поддержку войне, но при этом поддержали бы решение вывести войска без достижения целей войны, что означало бы поддержать поражение. Есть люди, которые выражают поддержку, но при этом готовы проиграть, есть люди, которые выражают поддержку, но считают, что деньги надо расходовать не на армию, а на социальную сферу (это очень непоследовательная позиция). В итоге мы выделили ядро сторонников войны — 22 процента людей, которые и выражают поддержку, и не поддержали бы решение вывести войска без достижения целей войны, и считают, что приоритетом должны быть расходы не на социалку, а на армию. Если мы будем задавать ещё больше вопросов, то эти 22 процента будут таять ещё сильнее.

Москва, 13 марта 2022 года. Задержание противника войны

Если же мы смотрим на сторонников скорейшего завершения войны, то осознанные сторонники — это, во-первых, те, кто не выразил поддержку войне, то есть не те, кто сказал «не поддерживаю», а те, кто не сказали «поддерживаю», затруднились и так далее. Почему мы не берём «не поддерживаю»? Потому что знаем: люди боятся заявлять неподдержку. В прошлом марте мы проводили эксперимент и выяснили это, поэтому мы берём тех, кто не выразил поддержку. Прежде всего это те, кто поддержал бы решение вывести войска без достижения целей войны, и те, кто считает, что приоритет — это расходы не на армию, а на социальную сферу. На пересечении этих трёх вопросов мы получаем примерно 20 процентов осознанных сторонников скорейшего завершения войны.

Здесь принципиально, что у большинства россиян нет даже минимально непротиворечивой позиции: это почти 60 процентов. Это люди, которым в общем пока всё равно. И вот за их умы и сердца имеет смысл бороться. Это к вопросу о том, насколько возможна мобилизация общества и его фашизация: пока представляется, что не очень. Последовательная позиция есть мало у кого, что в одну, что в другую сторону.

Второе: эти группы сопоставимы, нет такого, что за войну в пять раз больше, чем против. Мы не можем точно сказать, это 22, 25 или 30 процентов, из-за тумана войны, но это группы плюс-минус равные — это можно сказать с достаточно высокой степенью уверенности.

Сибирь.Реалии: Что за динамика наблюдалась в этом плане в течение года с лишним?

Алексей Миняйло: Главная динамика — в эволюции нашего понимания россиян, а не в эволюции их мнений. Отношение россиян менялось мало. Мы весь год прощупывали ядро поддержки, оно всегда по строгим критериям было в районе 25 процентов, по очень нестрогим — в районе 40 процентов. За год это практически не изменилось, к февралю стало, по нашим данным, 22 процента — это не радикальное изменение. Больше людей стали выбирать варианты ответа «не хочу отвечать» и «затрудняюсь ответить». Сейчас это больше 30 процентов.

Алексей Миняйло

Сибирь.Реалии: С чем вы связываете рост этой цифры?

Алексей Миняйло: Если мы посмотрим на последние исследования Елены Коневой (проект ExtremeScan), то у нее 51 процентов тех, кто заявляет о поддержке, и снижение произошло как раз за счёт людей, которые ушли в «затруднистов». Это размытие базы поддержки, по-видимому, связано с двумя факторами. Летом мы спрашивали сторонников войны, какие факторы могли бы изменить их отношение. Там лидируют два показателя. Первый — это затяжной характер войны, отсутствие успехов, некомпетентность военного руководства. И второй, который мы устойчиво наблюдаем почти с самого начала войны, — это экономические проблемы. Мы видим, что уровень заявляемой поддержки очень сильно зависит от благосостояния респондента: в общем и целом чем человек богаче, тем выше вероятность того, что он заявит о поддержке войны, чем беднее — тем такая вероятность ниже. Особенно сильно падает заявляемая поддержка среди респондентов, которые столкнулись с увольнением, снижением доходов или необходимостью экономить на еде из-за роста цен. Каждая экономическая проблема снижает вероятность того, что респондент выразит поддержку войне, в среднем на 8 процентов.

Сибирь.Реалии: Вы также задавали вопрос: что люди сказали бы Путину, будь у них такая возможность.

Алексей Миняйло: Тут интересно вот что. Политологи говорят, что природа персоналистских режимов аккламационная, то есть граждане активно не выражают поддержку, они приходят, голосуют, когда надо, но, кроме этого, поддержка ни в чём особо не выражается. Это максимум, на что можно мобилизовать какую-то значимую группу граждан. Пропаганда заявляет, что рейтинги Путина — около 80 процентов. Но как только мы просим людей занять минимально активную позицию, просто по телефону сказать, что они сказали бы Путину, то поддержку ему выражает только четверть опрошенных. При этом так или иначе критически высказываются 21 процент респондентов. Получается, что поддержка Путина на минимально активном уровне — это 25 процентов, а не 80, а кроме того, количество тех, кто критически высказались бы, близко к количеству тех, кто выразил бы ему поддержку. Если мы сложим эти два показателя, то это меньше половины. А больше половины россиян не имеют мнения.

Сибирь.Реалии: Какие общие выводы можно сделать из этого исследования?

Алексей Миняйло: Прежде всего, как для обычных людей, так и для лиц, принимающих решения, важно понимать, что реальный уровень поддержки войны в России — не на уровне деклараций, а на уровне минимально непротиворечивой позиции — это не большинство граждан, а меньшинство. Это чрезвычайно важно и для антивоенно настроенных людей в России, чтобы они понимали, что они не отщепенцы, не радикальное меньшинство, а группа, вполне сопоставимая с теми, у кого есть хоть какая-то последовательная позиция по поддержке войны. Это важно и для лиц, которые принимают решения за рубежом по поводу того, как можно взаимодействовать с Россией, чего ожидать от россиян. Есть популярный мем: «это не война Путина — это война России» (соответственно, надо бороться не с Путиным, а загасить Россию, расчленить её и так далее, потому что якобы все русские — фашисты; есть такая линия рассуждений). Наши данные как раз опровергают эту линию. Тех, у кого худо-бедно последовательная позиция поддержки, в районе 20–25 процентов, то есть меньшинство. И противников, тех, кто за то, чтобы война скорее закончилась даже поражением, примерно столько же. Знать всегда лучше, чем не знать, иметь реалистичную картинку лучше, чем не иметь никакой или иметь нереалистичную.

Сибирь.Реалии: Если бы эти люди имели какую-то альтернативную, более широкую картину происходящего, чем государственное телевидение, наверное, были бы и другие цифры поддержки?

Алексей Миняйло: Да, конечно. Но главный водораздел проходит даже не по использованию интернета, а по использованию VPN. Среди тех, кто пользуется VPN, качественно другая картинка по сравнению с теми, кто пользуется интернетом, но не пользуется VPN. Среди пользователей VPN только 36 процентов заявляют о поддержке войны, среди непользователей VPN таких 64 процентов. Тут, как всегда, актуален вопрос о курице и яйце: люди более антивоенно настроены, потому что получают более разнообразную информацию, или установили VPN потому, что привыкли её получать, и поэтому изначально имели антивоенные взгляды?

Сибирь.Реалии: Вы сказали, что за умы и сердца многих россиян можно бороться. Как вы себе представляете эту борьбу?

Алексей Миняйло: Даже по собственному жизненному опыту я вижу, что задавать вопросы людям с другой позицией более эффективно, чем спорить с ними. Мы проводили эксперимент, который показал то же самое. Задавали вопрос: похожа ли специальная военная операция на Великую Отечественную войну? И в одном случае мы ставили этот вопрос ближе к началу опроса, а в другом — ближе к концу. Выяснилась интересная вещь: в группе, которая получила этот вопрос ближе к концу опроса, примерно на четыре минуты позже, значимо меньше тех, кто считает, что война с Украиной похожа на Великую Отечественную войну (а группы совпадают по социально-демографическим характеристикам). Это говорит о том, что просто само размышление человека, погружение его в этот контекст повышает уровень его осознанности. Конечно, нынешняя война ничем не похожа на Великую Отечественную, и когда люди говорят, что похожа, они просто бездумно ретранслируют пропаганду. Но стоит им хотя бы немного задуматься, погрузиться в тему, сконцентрировать на этом внимание, уже больше людей начинают задумываться и выдавать своё мнение, а не просто пересказывать телевизор.

Шебекино в Белгородской области: сгоревший торговый центр после обстрела ВСУ. 23 октября 2022 года

Своими наблюдениями об отношении россиян к войне в Украине поделилась с Радио Свобода социолог Елена Конева, основатель и исследователь агентства ExtremeScan.

— Мы провели специальное исследование в трёх приграничных областях России: Курской, Белгородской и Брянской. Для них война началась ещё в конце 2021 года, когда туда стали стягиваться военные силы, через них шли воинские формирования, поезда, устраивались военные лагеря, строились базы. Когда начались боевые действия — тем более, а уже с весны там случались первые прилёты ракет. Сейчас сформировалась плотная приграничная зона, 10–15 километров вглубь территории России, откуда произошло полное отселение людей в связи с высоким уровнем опасности. Эти территории обстреливаются, случаются всякого рода диверсионные акты, при которых страдает местное население. Кто это делает — неизвестно, главное, что есть очевидная война уже не на пороге, а в твоём доме. С прошлой весны начали строиться укрепсооружения вдоль всей границы, на это рекрутируются люди. По нашим данным, 6 процентов опрошенных (а среди наиболее дееспособных мужчин — 13 процентов) декларировали своё участие в строительстве укрепсооружений. То есть всё, война здесь. Есть комендантский час, бомбоубежища, есть жертвы среди мирного гражданского населения: 24 процентов сказали, что в их населённом пункте есть раненые и погибшие.

Гипотеза этого исследования была в том, что, возможно, в такой особой, модельной ситуации мы увидим, как меняется отношение к войне, когда она уже коснулась людей совершенно конкретно. Было предположение, что издержки и потери приведут к сокращению группы поддерживающих. Результат оказался противоположным: в этом регионе мобилизованность населения и поддержка войны, неготовность остановить её выше, чем в целом по России.

У нас есть такой вопрос: готовы ли вы поддержать решение Путина об отводе войск с территории Украины, о начале мирных переговоров без достижения целей? Получается, что те, кто поддерживает войну, те, кто поддерживает даже Путина, в этом случае должны не согласиться с его решением. В приграничье среди людей, испытавших военные события на собственном опыте, больше, чем по России, тех, кто такое решение не поддерживает (по России 47 процентов, в приграничье около 60 процентов), то есть считает, что войну останавливать нельзя, нужно идти до конца. Здесь выше и готовность принять добровольное участие в военных действиях: 22 процента, в то время как по России в целом это 15 процентов на весну 2023 года. И поддержка войны здесь в течение всей войны выше на пять-шесть процентов: по России в феврале у нас была цифра 59 процентов, а в приграничье это 65 процентов.

Сибирь.Реалии: Что это означает?

Елена Конева: Попробую спрогнозировать, что будет, если война начнёт приближаться к границам России. Сейчас у нас граница массированно простреливается примерно на 15 километров вглубь, более избирательно — на 60–70. Когда украинские войска будут приближаться к границе, эта зона соприкосновения с войной будет расширяться и мы будем наблюдать на этих территориях и далее дополнительный импульс консолидации и мобилизации населения, уже на фоне реальных военных событий.

Когда война приближается, с одной стороны, становится страшнее, какая-то часть людей, условно говоря, противники войны, видят в этом лишь дополнительный аргумент в пользу своего убеждения, что война недопустима и её нужно останавливать. А другая часть (я говорю очень огрублённо, разделяя людей на две группы: естественно, это более сложная конструкция) не теряет веры в то, что война была неизбежна и если бы не это, то войска НАТО стояли бы как минимум в городе Белгороде. Идёт процесс нарастания тревоги, страха и паники у довольно существенной части населения. У четверти жителей приграничья есть кто-то из близких родственников или знакомых, кто уже уехал на восток, эвакуировался. А тем, кто остался, надо рыть окопы и дежурить в госпиталях.

С другой стороны (и именно этот феномен оказался для нас открытием), чем ближе условный переход украинскими военными границы, вторжение на территорию России, тем страшнее представляются людям последствия. И выход из этого они видят только один — закрыть глаза и с криками «ура» продолжать войну, лишь бы этот момент не наступил. Люди догадываются, что год войны привёл к колоссальным разрушениям и жертвам в Украине. Многие общаются со своими родственниками и знакомыми через границу: чем ближе к границе, тем теснее эти связи. Они понимают, что в такой ситуации, конечно же, для всех наступит та или иная степень ответственности, и это повышает желание остановить войну на пороге, а это можно сделать, только продолжая её на территории Украины.

Елена Конева

К концу первого года войны Россия окончательно и, думаю, необратимо разделилась на две России. У нас есть две России, сосуществующие одновременно и живущие в разном эмоциональном фоне при всей общности судьбы. Одна часть будет всё больше настраиваться против войны, а другая — всё более ожесточённо хотеть её продолжения.

Сейчас есть страх потенциальных потерь. Ожидание угрозы, как говорят психологи, может быть гораздо более фрустрирующим фактором, чем сама угроза. Когда реальные военные события будут уже так страшны, что ожидать какого-то теоретического возмездия станет бессмысленно (оно уже наступило), тогда наступит перелом: от поддержки войны отхлынет очень много людей.

Открытых противников войны около 10 процентов, — это наиболее радикальная часть, те, кто готов по телефону отвечать: «Нет, я не поддерживаю войну». И есть ещё 20 процентов людей, которые на прямой и сензитивный вопрос о поддержке «специальной военной операции» затрудняются или отказываются отвечать. Но у нас есть возможность анализировать их взгляды по другим вопросам, и уже аналитически мы относим их к противникам войны. Всего противников, на наш взгляд, минимум 30 процентов. Это не только оппозиционеры, не только борцы против войны, а противники войны просто по определению. Среди них мы можем найти людей, которые терпимо относились к власти Путина, на многое смотрели совершенно индифферентно: «Я не интересуюсь политикой». Но эти люди боятся войны, понимают, что это потери в экономике, потенциальная мобилизация, что их самих, а также их близких могут забрать в армию, что война вообще неприемлема как средство решения межгосударственных проблем.

Там могут быть люди, голосовавшие за Путина, но они ощущают, что война — это просто роковая ошибка Путина, что его к этому вынудили, обманули, он не знает, что реально происходит, ему приносят не те бумаги в этих папочках. Для аналитики важно держать таких людей в одной группе. Несмотря на разные причины неподдержки войны, их объединяет несогласие с ней. Эти люди, как показывают исследования, способны радикализироваться и превращаться в более активных противников войны.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: