Потомок Абая: Небольшая популяция честных казахов всё же есть

Данияр Акылбаев, прямой потомок Абая, в канун 166-летия со дня рождения великого казахского поэта и философа дал эксклюзивное интервью нашему радио Азаттык. Общественность Казахстана отмечает день рождения Абая 10 августа.

РОДОСЛОВНАЯ

– Данияр, расскажите, пожалуйста, о своей родословной, начиная от Абая, но не вглубь истории, а от него к настоящему.

– Упомяну все-таки Кунанбая, потому что это такая большая личность. Поэтому я всегда веду отсчет от Кунанбая. Кунанбай – отец Абая. У Абая был самый старший сын Акылбай. Он появился, когда Абаю было всего 17 лет, – довольно рано. Их отношения были, как между братьями. Акылбай воспитывался у Кунанбая последней женой Кунанбая – Нурганым.

У Акылбая, в свою очередь, был сын Алимкул. У него был ряд сыновей, но среди них надо выделить Алимкула. В истории нашей родословной он считается белым пятном – неизвестно, что это был за человек, каким он был. Честно говоря, даже не знаем, где он захоронен. Я обращался в Семипалатинске к деятелям музея Абая, они обещали что-то найти, пока информации нет.


У Алимкула был сын Багфур – это уже мой дед. Он занимался биологией, животноводством – такой заслуженный человек. У него было три сына: Эрнест – старший, Баукен (по паспорту Бауэр) – средний, и младший – Айдар, мой отец. У старшего сына есть сын, Айдос Акылбаев, и у младшего – я, Данияр. Айдос как уехал в Украину, так с ним связь и потерялась – никак не могу отыскать его.

На сегодняшний день из близких потомков Абая Кунанбаева остались только мой отец; мой старший двоюродный брат Айдос,1967 года рождения; я, 1971 года рождения, и наша бабушка Ишан. Она по линии Магауи – дочь его сына Жагипара. Ей сейчас почти 90 лет. В этом году мы похоронили бабушку Хазиру – так ее звали официально. Мы ее звали Газель-тате. Она умерла в возрасте 82 лет. Они правнучки Абая. Они дочери Жагипара, который является сыном младшего сына Абая – Магауи. По Мухтару Ауэзову, Магауя был самым любимым сыном Абая.

– В литературном отношении кого из сыновей Абая вы выделяете?

– Я для себя, естественно, больше своего предка, Акылбая, выделяю. Потому что он написал поэму «Дагестан», еще ряд произведений, которые не были опубликованы, не были замечены. У него был очень хороший музыкальный слух – он умел играть на скрипке.

Была древняя история в нашей Семипалатинской области – история девушки и парня, классические Ромео и Джульетта. Ее должны были описать сыновья Абая, они как бы соревновались, кто это сделает лучше. По-моему, таким стал Магауя, который в итоге получил задание от Абая написать поэму или что-то в этом роде. Мне сложно на эту тему рассуждать, потому что я не литературовед.

ОКЕАНОЛОГ В КАЗАХСТАНЕ

– Вы по специальности океанолог. Что заставило вас искать «подводные лодки в степях Казахстана»?

– У всех, честно говоря, такое типичное заблуждение. Для обывателя – это нормально. В начале 1970-х отец, по распределению, как молодой специалист, направился на Мангышлак. Тогда бурным ходом шло развитие нефтяной отрасли. Он поехал на разведку новых нефтяных месторождений. Естественно, на Мангышлаке – Каспийское море, большой водоем.

Я с детства жил на берегу моря, очень часто бывал там, можно сказать постоянно – ребенок же. Будучи пионерами, мы собирали макулатуру, ходили по домам, мучили жителей своей округи – выбирали всё старое: литературу, газеты, журналы и так далее. Я очень любил это мероприятие, потому что мы всё складывали в пионерской комнате.

Самое любимое занятие было – это огромная куча до потолка, я на ней сидел, лежал, вытаскивал журналы и читал всё что попало – без разбора. Однажды мне там попался «Справочник для поступающих в вузы» – это было еще в седьмом классе. Я его начал листать и увидел – «Ленинградский гидрометеорологический институт», факультет «океанология», специальность «океанология». Тогда как раз шел цикл отличных документальных фильмов о Жаке Ив Кусто, о жизни моря – всё это в совокупности повлияло на меня. И в седьмом классе я себе поставил цель, что обязательно окончу этот институт.

Правда, в 1988 году там был большой конкурс. Я тогда поступил на заочный факультет, не добрав один балл. Проучившись на заочке, я потом решил снова поступать. Я мог, в принципе, и перевестись с потерей курса – перейти с заочного второго курса на очный первый курс. Но это было дело принципа – пройти на общих основаниях. На первый курс. И поступил.

Вообще, я считаю, что это лучший институт в мире. Я считаю, что там самые лучшие преподаватели. Мы учились у преподавателей – и учились по их книгам. Это было нормально. Это был очень сильный профессорско-преподавательский состав. Так, у нас был очень сильный профессор по высшей математике – профессор Панизовский. Он читал лекции в университете Ломоносова и у нас, в Петербурге. Причем к нам на его лекции приходили и из других институтов – люди, увлеченные математикой. Я часто видел незнакомые лица на наших лекциях.

Океанология – это строгая наука, основанная на физике и высшей математике. Учеба в институте – это самый любимый период в моей жизни.

– Как сложилась жизнь океанолога после окончания института?

– Здесь необходимо отметить следующее. При окончании института мы пишем дипломные работы. Моя дипломная работа на тот момент оказалась лучшей, и я получил по ней премию. Ученый совет дал рекомендацию на поступление в аспирантуру.

Это был уже 1996 год, и я уже был иностранцем. Я поступал в институт в советский период в Ленинграде, а окончил его в Санкт-Петербурге и плюс ко всему еще и в России. Я поступал как гражданин Советского Союза в свой советский институт, а в итоге очутился иностранцем.

При поступлении в 1996 году в аспирантуру вскрылся этот момент: вы – иностранец, надо платить деньги. Середина 1990-х годов была сложным периодом, как в политическом, в экономическом плане, в духовном плане – во всех смыслах это было тяжелое время. Я поступил в аспирантуру, мне сказали, что надо бы оплатить учебу в ней. Мне тогда сказали, что надо заплатить четыре тысячи долларов. Я сообщил родителям.

Мы обили очень много порогов в Казахстане, и на тот момент во всем Казахстане не нашлось четырех тысяч долларов, чтобы обучить своего единственного представителя по специальности «океанолог» в аспирантуре.

Это была бы интересная научная работа во всех отношениях. Скажем, те статьи, которые выходят сейчас в Казахстане про Каспийское море, что печатают наши доктора наук, скажем, это первый класс – вторая четверть. Я читаю эти статьи – смеюсь просто, потому что уровень понимания ситуации вокруг Каспийского моря настолько низок, что… Но я не тот человек, чтобы комментировать и чтобы к моему мнению прислушивались.

Я даже успел поучиться месяц в аспирантуре. Потом еще какое-то время мы пытались найти средства, но в 1997 году я возвратился в Актау – это бывший Шевченко, куда мой отец уехал и поныне живет. Родители на тот момент испытывали ряд финансовых трудностей и сказали, что надо вернуться. Я возвращаюсь, возвращаюсь со своей будущей супругой Натальей Васильевой, которая училась в том же институте. Она – метеоролог.

– Стали ли вы океанологом, к тому же у Каспийского моря?

– Я устроился не по специальности. Попытка устроиться по специальности – это целая эпопея. Она закончилась ничем. Нужно было найти компанию, где можно было применить свои знания по полученной специальности – навыков тогда еще не было. И такая компания была – «Каспийшельф». Им, наверное, неплохо было бы иметь своего океанолога, кто разбирается в физических процессах, связанных с Каспийским морем и взаимодействием этого водоема с окружающей средой, с атмосферой, с планетой в целом и в том, какие воздействия на море и окружающую среду
оказывают всякие работы, проводимые на шельфе.

Мне пытались помочь Мухтар Кул-Мухаммед – в ту пору президент издательства «Атамура», с которым я познакомился в 1995 году, когда приезжал в Казахстан на празднование 150-летия Абая, а также Имангали Тасмагамбетов, который тогда был министром культуры.

В алматинском головном офисе компании «Каспийшельф», особенно начальником отдела кадров, это вообще болезненно воспринималось: «Зачем вы нам нужны?» Видно было, что это очень недалекие люди и разговора с ними не было смысла продолжать. Я сказал: «Хорошо, я поеду в глушь, в Актау, буду работать в вашем филиале, тем более что это непосредственно на море».

Я мог бы там одновременно заниматься научной работой: изучать Каспий, к тому же не без пользы для Родины. Однако, приехав туда, я столкнулся с тем, что глава филиала компании господин Усенов тоже как-то категорично не хотел брать. При приеме на работу вокруг меня создали такую атмосферу, что я сказал: «Извините, конечно. Спасибо, что вы меня берете, но я вынужден отказаться». Далее просто работать было бы невозможно. Если уж на первых этапах такое, то и потом насильно мил не будешь. В итоге пришлось отказаться.

– Куда вы направили затем свои стопы?

– Я потом поработал программистом в компании «Мангистаумунайгаз». Потом я работал в строительной организации: программистом и даже дизайнером. Через некоторое время я начал свою частную практику – на тот момент компьютерный дизайн был для всех чем-то новым, и этим можно было хоть как-то зарабатывать себе на жизнь. И так оно пошло, постепенно.

– Когда и как вы переехали в Алматы?

– Мы уже два года в Алматы. Я пытаюсь и здесь заниматься своим делом. Но надо было это делать раньше, потому что здесь рынок уже поделен. Я решил приложить к практике знания, полученные мной в институте. В свое время я изучал макроклимат, сейчас занимаюсь микроклиматом – это вентиляция, отопление, кондиционирование помещений, в том числе и очень больших, чтобы человек в них чувствовал себя комфортно.

– Как у вас идут дела? Семья не голодает? Или утопаете в роскоши? Сколько у вас детей?

– У меня две дочери: старшей, Дане, – двенадцать лет, младшей, Камилле, – шесть лет. На днях ожидаем третью дочь – пол ребенка уже известен. Слава богу, не голодаем, но и в роскоши не утопаем. Нам – хватает.

АБАЕВЕДЕНИЕ

– Как вы оцениваете состояние абаеведения на различных его этапах, начиная с царских времен и заканчивая сегодняшним днем?

– Если абаеведение выделить как направление науки, то оно появилось в Советском Союзе, но в более его поздний период, потому что какое-то время было запрещено освещать все эти вопросы. Всё-таки Абай был из богатой семьи, из баев. Соответственно, его дети и внуки были «врагами народа». Нашу семью истребляли в те времена.

Мой дед, Багфур, «как положено», подвергся репрессии по политической статье, сидел в сталинских лагерях. Отец рассказывает такую историю. Они идут по Алма-Ате – он еще был маленький тогда, – идет им навстречу милиционер в белой парадной форме. А она похожа на энкавэдэшную. У деда срабатывает инстинкт – он хватает сына за руку, и они переходят на другую сторону улицы.

– Абай был из баев. Но, несмотря на репрессии его потомков, ваша семья, наверное, никогда так не голодала, чтобы, например, есть кору деревьев?

– Были тяжелые периоды. Именно выживали. Мои бабушки именно
бродяжничали в детстве. Был и такой период. Жили очень бедно, буквально – выживали. Но это не коснулось конкретно меня. Долгое время в семье не афишировалось, что мы – потомки Абая Кунанбаева, тем более прямые. Это настолько в нашей крови осело, что даже до сих пор многие мои знакомые не знают, что я потомок Абая. Если узнают об этом, то обязательно начинается какое-то сравнение. Опять же хочется вспомнить пословицу, что на детях гениев природа отдыхает…

– Как-то уж слишком самоуничижительно…

– Почему? Человек должен достаточно объективно смотреть на вещи. Если человек наделен талантами, то они обычно проявляются. Поэтому это нормально. Во всяком случае, сам я не пишу ни стихов, ни философских трактатов. Я - технический человек.

– Деда Багфура вам довелось видеть?

– Конечно! Я был самым младшим, любимым его внуком от младшего, любимого сына. Он со мной очень много проводил времени. Очень много возился со мной в детстве. Он как-то пытался мне передать это всё. Он писал стихи, что-то там писал. На него это как бы снизошло, особенно в конце его жизни.

Он писал по-казахски, но арабской вязью, что было необычно видеть. Он нам зачитывал это всё. Для меня это было… Я вообще воспринимал это как некое наказание: я сидел возле него, мне хотелось на улицу, бегать, а он мне зачитывал свои «произведения». Он не мог быть Абаем, он – другой человек. Но он считал, что раз река течет – я так думаю – и разветвляется, то в каждом ее рукаве течет та же вода, что и в реке. Не знаю… Мне хотелось найти его рукописи – было несколько толстеньких блокнотов, но я не нашел их. А было бы интересно для истории, что кто-то еще разок попытался что-то написать.

– Как обстоит дело с потомками Абая вообще? Известно, что при советской власти потомков Абая преследовали, подвергали репрессиям.

– На сегодняшний день там и сям я встречаю: я – потомок Абая! я – потомок Абая! Куда ни плюнь, везде «потомки Абая». Поэтому я могу вам точно сказать, что на сегодняшний день из живых потомков Абая по прямой мужской линии осталось только три человека. Из женской, если считать моих дочерей и мою бабушку, – по прямой линии осталось тоже три. То есть всего шесть человек осталось.

– Что из философского наследия Абая вы выделяете и что служит вам путеводной звездой? Есть ли нечто подобное для вас?

– Я же его прямой потомок всё-таки. Поэтому мне не нужно обращаться к его мыслям, которые он озвучивал, облек в слова. Мне достаточно того, что его гены живут во мне. Мне достаточно прислушиваться к своим мыслям. Немножко нескромно, но они уже внутри заложены, в «программе». В базовой комплектации, скажем.

АБАЙ И РУССКИЙ ЯЗЫК

– Можно ли сказать, что потомки Абая в основном стали русскоязычными?

– В основном – да. Все последние потомки Абая русскоязычные, за исключением его правнучки Ишан, однако она как бы военный человек. На самом деле последний человек, который был пропитан литературным духом Казахстана еще советского периода, – это была наша Газель-тате, которая говорила на казахском языке, к тому же на очень высоком уровне. Она умерла 5 февраля, и с ней ушла эпоха. Когда она начинала рассказывать, то оказывалось, что она знает Жарокова, Ауэзова и еще кого-то, то есть всех, кто связан с нашей семьей.

– Абай, как известно, призывал казахов тянуться к русскому языку, к русской культуре. Ныне некоторые деятели призывают к обратному, в том числе и к переходу казахского алфавита с кириллицы на латиницу. Как вы относитесь к подобному явлению? Патриотично ли сегодня выступать за русский язык или патриотично выступать против всего русского в Казахстане?

– Я считаю себя патриотом. Но мой патриотизм перекликается с патриотизмом Абая, который кратко можно выразить словами: «Люблю отчизну я, но странною любовью…» Думаю, что это – карма нашей семьи, ее мужской части. Мы всегда – как бы такие отщепенцы, мы всегда – как бы моральная оппозиция. Когда я вернулся в Казахстан, то нередко ощущаю себя неким сторонним наблюдателем, немного абстрагируюсь от того, что у нас сейчас здесь происходит. Как будто это происходит не со мной и не с этой страной.

В связи с вопросом о радикальных националистах, которые говорят, что они самые что ни на есть патриоты, хочу напомнить историю. Если вспомнить, мы кочевники. Причем кочевниками мы были вплоть до 20-го века. Пересели с коней на автомобили сравнительно недавно. Если смотреть в плане развития как этноса, то если сравнивать себя с римлянами или с китайцами, то это несравнимо. История наша очень богатая: в ней есть и битвы и так далее, и, естественно, литературные произведения. Но именно выход на такой уровень культуры, который должен происходить постепенно, гармонично…

У нас же это произошло скачкообразно. Чабан, который всю жизнь ездил верхом на коне, сегодня ездит на «Лэнд Крузере». Он сегодня «скачет» на «Лэнд Крузере», оставаясь при этом чабаном. Его потомки станут цивилизованными. Это наша суть, это не цивилизация. Цивилизация – это Рим. Человек, который хочет увидеть цивилизацию, в первую очередь должен посетить Китай и понять, что такое цивилизация, на чем она была основана, какие должны были быть чиновники. Это мы сейчас живем в стране чиновников, по сути. Я, когда увидел в связи с катастрофой в Японии, сколько у них атомных станций, понял, что мы остаемся кочевниками до сих пор. Кочевник сидит и во мне. Это не так быстро уходит. Для этого нужны поколения. Мы быстро надели галстуки и пиджаки, но менталитет от этого не поменяется быстро.

Русские как раз принесли мысль сюда. Именно Россия дала нам культурное развитие. Если бы не Россия, то мы сегодня были бы такими же, как и вчера. Именно Россия защитила Казахстан, в каком-то смысле.

Русский язык тоже сильная вещь. Во всем мире тянутся к нему. Многие забывают, что была эпоха Советского Союза: для кого-то – хорошая, для кого-то – плохая, смотря, с какой стороны оценивать. Для нашей семьи было и так и эдак. Если с точки зрения семьи баев, то плохо. Если с точки зрения просто людей, то хорошо. Тогда русский язык был единым универсальным механизмом, с помощью которого люди общались. Мне импонирует русский язык, я на нем думаю. Он мне нравится даже больше, чем английский язык, хотя и на английском я могу сносно говорить. В литературном плане трудно сравнивать, какой язык богаче. Мне, например, кажется, что русский язык вообще самый богатый язык на свете – им можно описать любое состояние души, природы и так далее.

Что же касается вопроса о переходе с кириллицы на латиницу, то тогда надо переходить не на латиницу, а на арабицу. Говорят, что кириллица тормозит овладение Интернетом. Я не вижу, что россиян в этом плане затормозила кириллица или китайцев и японцев затормозили иероглифы. Никого это не тормозит. Торможение происходит в голове.

КАЗАХИ И КОРРУПЦИЯ

– Данияр, ваш великий предок едко высмеивал распространенное в казахском обществе явление – воровство и косность. Ныне покойный, профессор Нурбулат Масанов, как бы вторя Абаю, про современных казахов говорил, что они делятся на тех, кто ворует, и на тех, кто завидует тем, кто ворует. Как вы расцениваете степень распространенности воровства, коррупции среди нынешних казахов?

– Можно в определенной степени согласиться с высказыванием Масанова. Правда, не хотелось бы это распространять на всех казахов, потому что есть небольшая популяция честных людей. Если их не будет, то не будет и смысла жить.


Вообще, это воровство как раз и коренится в нашем прошлом кочевом образе жизни. Тот, кто быстрее захватит пастбище, тот, кто сильнее, – тот и пользуется этим пастбищем. Если смотреть на нашу семью, то мы были такими же. Кунанбай был очень сильным человеком. У нас был очень большой род: очень большая семья, очень много родственников, очень большие аулы. Мы приходили, он видел: хорошая земля, вот река, вот пастбище – мы будем здесь! Приходит другое племя и говорит: «Извините, но это место наше. Мы должны лето провести здесь». Он им говорит: «Извините, мы пришли первые, поэтому идите и ищите в другом месте». Вот это как понимать? Люди, конечно, хотят воспротивиться, их быстро "ломают" и отправляют.

Потом та же ситуация: его или кого-нибудь русские назначают волостным. И в его власти решать судьбы людей, судьбы их имущества и так далее. Естественно, все шли к нему, чтобы он решил какой-то спор в их пользу. Загоняют там отару овец или дарят несколько лошадей или табун. Это – «нормально». И вот пошли потоки. Потом становятся другие. Люди видят, что волостные живут так, а мы – эдак. Абай критиковал волостных, потому что он сам был сыном волостного, всё знал изнутри.

– Как бы Абай оценил состояние сегодняшней системы казахского правосудия?

– Абай критиковал и биев, хотя и сам был судьей. Скорее всего, он был честным судьей. Он всё знал это изнутри. Мне, конечно, не хотелось бы критиковать опять… Во-первых, это бесполезно. Но факт есть факт. Наше правосудие, наша Фемида – с весами. Она держит весы и говорит: «Положи сюда пачки денег, они перевесят, и закон будет на вашей стороне». Наверное, так и рассудили, и, наверное, так и подходит. С этим ничего не поделаешь.

Если вся страна, начиная от самых захудалых чиновников, которые находятся в районе… Для них первое: что надо взять от людей и государства в свою пользу. При этом желательно ничего не делая. По-моему, это их главный принцип. И теперь, когда я вижу человека в костюме и галстуке, я смотрю ему в глаза и вижу, что там нравственности нет вообще. Поэтому когда кто-то говорит, что это демократия, то я думаю, что демократия по-иному выглядит.

ДВЕ РУКИ ОДНОГО ТЕЛА

– Слово «демократия» не я, а вы первым произнесли. Как вы оцениваете то явление, когда некоторые «ученые-демократы» выдвигают политические инициативы типа проведения референдума по продлению полномочий президента Казахстана и так далее?

– Ученый должен заниматься наукой, а такими вещами должны заниматься политики. Если ученые говорят о референдуме или о внеочередных выборах, то сразу видно, на какой стороне находится такой человек. Если бы, например, мы были в демократичной стране, которая началась, хорошо, с первого президента, то на сегодняшний день мы должны были иметь четырех президентов, как минимум, а не одного и того же. Вот это была бы тогда демократичная страна. Допустим, президент. Он не должен искать себе преемника. Что это значит – преемник? Преемник – это обычно престолопреемник, а престол – это уже, извините, монархия.

– Считаете ли вы однопартийный парламент нормальным явлением?

– Это как раз зеркало демократии. Какой парламент – такая и демократия. Если у нас одна партия, то тогда возникает вопрос: а где же остальные? С десяток таких, именно сильных партий не наберется. Их и нет.

– Как вы расцениваете появление еще одной президентской партии в лице «Ак жола», которую возглавил вчерашний член президентской партии «Нур Отан» Азат Перуашев и которую, судя по мнению аналитиков, готовят быть второй партией в парламенте?

– Природа так устроена, что на всякую материю есть антиматерия, иначе не будет движения. Но нынешний «Ак жол» не может быть «антиматерией» «Нур Отану». Естественно, это всего лишь декор. Если у них одни и те же слова в уставе, одни и те же принципы, один и тот же корень, то это на самом деле правая и левая рука, но принадлежат они одному и тому же телу.

АБАЙ. ЕГО ВОСТОК И ЗАПАД

– Абай в одном из своих «Слов назиданий» критически говорит о насмешливо пренебрежительном отношении казахов к узбекам, ногайцам и русским. И наоборот, советует казахам брать пример с них. Если бы Абай сегодня был с нами, то с какого народа он посоветовал бы нам брать пример?

– Наверное, нам в первую очередь надо поучиться у японцев. А учиться у них нужно не тому, что они могут, не тому, что они открыли, а учиться у них внутренней дисциплине. Научившись внутренней дисциплине, мы сможем многое. Если человек, занимая государственный пост, до мозга костей своих служит, а не использует это в своих целях, это будет совсем другое общество, другое государство. Это будет такой прогресс – колоссальный просто. У японцев каждый человек должен трудиться и сделать что-то полезное. Это у них как национальная идея. С другой стороны, мы должны у европейцев учиться технической мысли. У Востока мы должны научиться философии…

– У какого Востока: мусульманского или китайского?

– Нет, у тибетского Востока. У Тибета – до его захвата Китаем. У каждой цивилизации мы должны что-то почерпнуть, потому что наш образ жизни, который мы вели – кочевой и так далее, – он все-таки был ограниченный и закрытый. То есть мы не обменивались какими-то такими культурными ценностями. В основном шел товарообмен.

– Некоторые казахские деятели заявляют об угрозе китайской экспансии: вначале экономической, а затем демографической и политической. Обоснованны ли, на ваш взгляд, подобные опасения?

– Идеи захвата как такового у Китая нет, мне кажется.

России мы нужны, потому что мы для них, как подушка безопасности в автомобиле – с южной стороны. Это первый редут против экспансии с юга. Что хуже? Самое главное, что у нас нет права выбора: мы не можем выбрать Россию или Китай. Если их не будет, придут другие. Если бы Россия в свое время нас не присоединила к себе, то нас колонизовала бы Великобритания. Тогда мы были бы как индусы. И мы тогда говорили бы не на русском, а на английском языке. Тогда была бы борьба с английским языком. Пошли бы разговоры: вот эти англичане навязали нам свою культуру, а до них мы были глубокие и правильные.

Но на самом деле, если уж смотреть совсем глобально, особой разницы нет, потому что через некоторое время Солнце превратится в новую звезду и испепелит Землю. Какая разница? Нужно просто прожить достойно свою жизнь.

– Спасибо, Данияр, за интервью. Желаю успехов вам, а также блага и процветания всему роду великого Абая.