Часть пятая
«Переплавка» «наших» в американцев
АЗАМАТ
Несколько дней, проведенных в хостеле Гарлема, обогатили меня знакомствами с гражданами многих стран мира. Судите сами – в небольшой комнате с проходом между кроватями чуть больше метра где-то к четырем утра спит десять человек обоего пола. К полудню остается не более двух. Самый долгоживущий обитатель номера – я, поскольку 80 процентов постояльцев останавливаются на два-три дня.
Какие типажи, какие жизненные драмы! Тут и корейская студентка, у которой кончаются деньги и она собирается ночевать в аэропорту, и бескорыстно оплативший ее счет щуплый парень с красно-фиолетовым ирокезом на голове из богом забытой американской глубинки. Спящие по очереди латиноамериканцы – как наши безбилетники в плацкартных вагонах, только вот третьей полки нет.
Приходящие глубокой ночью две французские парочки – одна из девиц во весь голос пьяно смеется в дав часа ночи, не обращая внимания на спящих. Ее приятель зачем-то закидывает ее нескладное тощее тело на второй ярус, потом забирается сам и пытается успокоить подругу. Потерпев фиаско, спускается вниз. Через некоторое время девушку начинает тошнить, и содержимое ее желудка отправляется вниз – на кровать друга.
Уверен, что в комнате никто не спит – но никаких возгласов возмущения, вообще никакой реакции. Друг возится вокруг кровати, прибираясь; подруга отключается; кондиционер через некоторое время уносит кислый запах – и я засыпаю.
Подсознание, как всегда, приходит на помощь, и мне снится в залитой ярким летним солнцем алматинской квартире мой покойный отец в выходном костюме – в том самом бежевом, в котором его хоронили. Он, энергичный и веселый, рассказывает мне что-то тем сердечным и любящим тоном, который я помню сызмальства. Когда он, уставший после работы, полночи носил меня по дому на своих сильных и ласковых руках, рассказывая сказки и семейные истории о нашем роде до тех пор, пока не успокаивалась моя больная ножка и я не засыпал.
Я говорю ему: «Папа, ты ведь умер!» Он отвечает: «Что ты, сынок, – я жив. Жив до тех пор, пока раскрыта книга памяти». Мы еще говорим о чем-то нашем, семейном, душа моя раскрывается, я плачу – и просыпаюсь с невысохшими слезами на глазах.
Чувство любви к этим людям, волею судеб оказавшихся в одной комнате, переполняет меня. Пусть у всех нас немного денег, пусть мы говорим на разных языках и исповедуем разные религии – мы терпимы, готовы помочь друг другу, и жалость, постучав в наши сердца, входит в открытую дверь. Наверное, это действие американского антивируса, борющегося с так присущим нам негативизмом.
Даже здесь, в чернокожем Гарлеме, этот антивирус работает. Может быть, не так сильно, как среди англосаксов, но работает всё равно. Это здесь идет из детства – keep smiling, улыбайся! Вот настоящий американец – это писатель Генри Миллер, который говорил: «Улыбка стоит так мало – что ж не улыбаться, катаясь в открытом экипаже. Улыбайся в смертном хрипе – так будет легче для тех, кого ты оставляешь. Улыбайся, чёрт тебя подери! Улыбка, которая вечно с тобой!»
И, чуть перефразировав, – улыбаясь, ты никогда не один. На самый худой конец – с Богом! Теперь – крещендо от меня: когда ты улыбаешься – Бог с тобой! (Прошу прощения за игру слов перед сердитыми ортодоксами.)
Этот антивирус проник и в мой родной Казахстан – с молодежью, отучившейся на Западе по программе «Болашак», участвующей в программе Work and Travel (о чем было написано ранее), да и со всеми людьми, активно и незашоренно осваивающими красоту и богатство этого мира через Интернет.
Надо радоваться, что наше отношение к жизни не отравлено, как у значительной части россиян, имперскими и нацистско-шовинистическими воззрениями, религия пока еще (пока!) не опиум для народа, трайбализм постепенно уменьшается. Еще бы чувство ответственности более интенсивно взращивать, да работоспособность у китайцев перенять, да управление государством подтянуть с 87-го места до 50-го, по индексу процветания (как когда-то декларировал Нурсултан Назарбаев о программе вхождения в число 50 наиболее развитых стран мира) – но это уж совсем рассуждения в стиле героини гоголевской «Женитьбы». За такие вещи – бороться надо.
С этими мыслями покинул я «Злачное место» – так переводится название моего хостела – и направился к метро в аэропорт Кеннеди по знакомой уже ветке. Между тем еще не было и пяти утра, поэтому добежал я до метро почти вприпрыжку – все-таки Гарлем, страшно! Правда, по дороге никого не встретил…
Поезда в метро по ночам ходят редко, так что пришлось подождать около 25 минут. В вагоне – сортирую взгляды. Вот сонный, пьяный, вот мечтательный, тупой, но чаще безразличный – с общим взором, который просто смотрит сквозь тебя, отгородившись от всех невидимым забором.
Механически иду на пересадку, знакомым поездом «Е» проезжаю известные уже станции и наконец – вот она, «Ямайка стейшн». Пробегаю по переходу над поездами, сажусь в эйртрейн и еду до шестого терминала «реактивной голубой» авиакомпании JetBlue. Кстати, по-английски гомосексуалистов голубыми не называют, но нам-то – смешно. Особенно когда в полете подают голубые напитки, голубые чипсы и так далее.
Прохожу с электронным билетом сразу на посадку, в качестве удостоверяющего личность документа предъявляю свои казахстанские водительские права – пропускают, особо не вдаваясь в текст с трудной для американца фамилией. Главное, чтобы заглавные буквы в билете и правах совпали.
Доверчивость местных аборигенов по сравнению с нашими просто потрясает. Я уже столкнулся здесь с тем, что большинство документов – только с подписью, без печати. И этого – достаточно. Этим часто пользуются эмигранты. Говорят, что в Америке бензин начали бодяжить русские, приехавшие, когда приоткрылось окно эмиграции из СССР в 1970-х годах.
В ресторанчике официант-доминиканец, увидев во мне неместного, принес мне чек только на сок, а за остальное предложил оплатить ему в карман без чаевых. Он, тонкий психолог, сразу понял, что я шума поднимать не буду. Но, с другой стороны, если поймают на лжи, подтасовке, мошенничестве – мало не покажется. Можете убедиться, посмотрев сериал «Худшие тюрьмы Америки» на канале «Нэшнл Джиографик».
Дольше читать предыдущий мой пассаж, чем пройти в самолет. На местных линиях, как я увидел, люди проходили в шлюз за десять минут до объявленного времени вылета.
Вот и мое место в «Синей птице» – это мои аллюзии. Иронические – на ВИА «Синяя Птица» («Не уходи», «Белый теплоход»), на «Машину времени» («Только небо тебя поманит синим взмахом ее крыла») и, само собой, на Мориса Метерлинка: «Обойтись без Поющей Травы я еще в крайнем случае могу, но Синяя Птица мне просто необходима».
Иначе как же еще я доберусь до Вашингтона?
АЗИЗА
Мои друзья – чудесные люди, я их очень люблю. Моя лучшая подруга уже почти семь лет в США, родила дочку, ее русский язык перемешан с местными идиомами. Например, она мне говорит: «Я колбасу наслайсила», то есть нарезала ломтиками. Или: «Дорогие гости, чуть позже вы отенджоете торт», что означает – насладитесь. Приехав с несколькими «левыми», не подлежащими апостилированию дипломами, сегодня вносит свой вклад в семейный бюджет, ухаживая за пожилыми людьми в их домах. (Апостиль – форма заверения документов в соответствии с положениями Гаагской конвенции от 5 октября 1961 года.)
Остальные, более квалифицированные работы требуют так называемых лицензий, выдаваемых после длительного обучения за немалые деньги. Так, обучение по специальности парикмахера занимает один год и стоит минимум 11 тысяч долларов США.
Все эти обстоятельства отнюдь не способствовали у нее полному преодолению родимых пятен социализма – имперского сознания, сегментации, поиска врагов, отсутствию толерантности и консолидации. Она живет своей семьей, в кругу маленькой обособленной группки своих друзей – русских эмигрантов. Такое обособление – средство защиты. Хорошо, что муж и соседи – американцы и на работе надо разговаривать по-английски. Поэтому я невольно завидую ее произношению.
Мне кажется, наиболее сложно изживается потребность иметь врагов. Подруга возмущается: «У этих евреев за Холокост пособие на ребенка – 900 долларов в месяц! Посмотри, сколько у них детей! Это же с моих налогов! А они…» И так далее.
Это ведь идет, по Савельеву, отсюда: «Мы различаемся во всем:
Они говорят: Экономика, мы говорим: Культура.
Они говорят: Закон, мы говорим: Справедливость.
Они говорят: Разум, мы говорим: Воля.
Они говорят: Принцип, мы говорим: Жизнь.
Они говорят: Человечество, мы говорим: Нация.
Они говорят: Я, мы говорим: Мы.
Они говорят: Человек, мы говорим: Бог».
Муж подруги – провинциальный американец, не любящий ездить в Нью-Йорк из-за «излишнего напряжения», по его словам. Всегда удивляется, когда мы, услышав русскую речь, не спешим вступать в разговор с ее носителем, а наоборот, стремимся поскорей удалиться. Он так и не привык к вбитым в головы бывших советских людей «родимым пятнам», в основании которых: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Я и всё, что связано со мной, – лучше, чем у других. Красивее, ценнее, честнее, прекраснее, нравственнее, Давно нет той страны, но дух ее во многих из нас – остался.
Родители мужа проделали вместе с Америкой огромную духовную работу по освобождению от сегрегации, он вырос в обстановке толерантности, его воспитали ответственным, в чем-то инверсным параноиком – это когда он всегда ждет от мира чего-то доброго, хорошего, светлого. Я не собираюсь рисовать его ангелом небесным – репертуар его шуток скуден и однообразен, полет мысли ему неведом. На провокации «наших» в бытовых историях типа «ох уж эти грязные ниггеры» он реагирует бурно: «Так нельзя», но всё его существо выказывает сочувствию контенту, в контексте которого он эту провокацию «проглатывает».
Я белой завистью завидую подруге – как они любят друг друга и слышат друг друга. Надо видеть, с каким тактом муж затягивает подругу на эти американские пятничные посиделки по вечерам, эти уикэндовские барбекю, совместные выезды на природу, – и она меняется. Иногда через слезы, депрессию, по ее словам.
По-женски мне кажется, что нигде нет такого количества верных и надежных мужчин, как в Америке. Представьте – здесь мальчиков растят ответственными, рано отправляют в самостоятельную жизнь. Большинство поднимается на кредиты, за которые надо расплачиваться 20–30 лет. Набравшись жизненного опыта, на четвертом десятке начинают создавать семью. Теперь подумайте, насколько серьезно такой мужчина будет подходить к выбору жены – матери своих будущих детей. Ведь неудачный брак при таких обстоятельствах – большая трагедия. И неизвестно, хватит ли времени и сил начать всё сначала, после раздела с таким трудом заработанного.
Американские женщины слишком мужественны, на мой взгляд. Я была поражена, увидев, как две женщины тащили из машины в дом беговой тренажер – дорожку. Вы, наверное, видели эту громоздкую штуковину – кантовать ее и двум мужикам нелегко. Я спросила потом, почему они не позвали мужчин на помощь. В ответ я услышала гордое: «Мы здесь не делим работу по половому признаку».
Так что ничего удивительного, что наши бывшие соотечественницы пользуются такой популярностью у американских мужчин, если они имеют возможность убедиться в их добропорядочности помимо всех других женских качеств. Женственность здесь в дефиците, и на нее – западают.
Возвращаясь к моим друзьям, хочу высветить проблему разницы в менталитете. Мужчина, который не реже раза в неделю садится за компьютер, с тем чтобы привести в порядок финансовые дела своего домохозяйства, скрупулезно обрабатывающий чеки и предъявляющий своей половине претензии по неэффективному, на его взгляд, расходованию средств, может показаться скрягой. Но это – не так. Без такого подхода к финансам здесь просто невозможно выжить. Либо ты будешь это делать сам, либо найди налогового юриста. Он наверняка сделает всё лучше, но сколько будут стоить его услуги?
Вот вам мой сюжет, как работает американский «плавильный котел», превращающий казахов, русских, итальянцев в американцев казахского, русского, итальянского и так далее происхождения.
Теперь представьте семейную пару, которая иммигрировала в США, живет и работает на Брайтон-Бич – русском анклаве Нью-Йорка. Сколько лет им потребуется для «переплавки»? Скорее всего, лишь их дети проникнутся американским духом, а родители так и останутся жить в духовных руинах – их система жизни рухнула, а проекта демонтажа развалин и строительства нового мира нет.
«Переплавка» «наших» в американцев
АЗАМАТ
Несколько дней, проведенных в хостеле Гарлема, обогатили меня знакомствами с гражданами многих стран мира. Судите сами – в небольшой комнате с проходом между кроватями чуть больше метра где-то к четырем утра спит десять человек обоего пола. К полудню остается не более двух. Самый долгоживущий обитатель номера – я, поскольку 80 процентов постояльцев останавливаются на два-три дня.
Какие типажи, какие жизненные драмы! Тут и корейская студентка, у которой кончаются деньги и она собирается ночевать в аэропорту, и бескорыстно оплативший ее счет щуплый парень с красно-фиолетовым ирокезом на голове из богом забытой американской глубинки. Спящие по очереди латиноамериканцы – как наши безбилетники в плацкартных вагонах, только вот третьей полки нет.
Приходящие глубокой ночью две французские парочки – одна из девиц во весь голос пьяно смеется в дав часа ночи, не обращая внимания на спящих. Ее приятель зачем-то закидывает ее нескладное тощее тело на второй ярус, потом забирается сам и пытается успокоить подругу. Потерпев фиаско, спускается вниз. Через некоторое время девушку начинает тошнить, и содержимое ее желудка отправляется вниз – на кровать друга.
Уверен, что в комнате никто не спит – но никаких возгласов возмущения, вообще никакой реакции. Друг возится вокруг кровати, прибираясь; подруга отключается; кондиционер через некоторое время уносит кислый запах – и я засыпаю.
Подсознание, как всегда, приходит на помощь, и мне снится в залитой ярким летним солнцем алматинской квартире мой покойный отец в выходном костюме – в том самом бежевом, в котором его хоронили. Он, энергичный и веселый, рассказывает мне что-то тем сердечным и любящим тоном, который я помню сызмальства. Когда он, уставший после работы, полночи носил меня по дому на своих сильных и ласковых руках, рассказывая сказки и семейные истории о нашем роде до тех пор, пока не успокаивалась моя больная ножка и я не засыпал.
Я говорю ему: «Папа, ты ведь умер!» Он отвечает: «Что ты, сынок, – я жив. Жив до тех пор, пока раскрыта книга памяти». Мы еще говорим о чем-то нашем, семейном, душа моя раскрывается, я плачу – и просыпаюсь с невысохшими слезами на глазах.
Чувство любви к этим людям, волею судеб оказавшихся в одной комнате, переполняет меня. Пусть у всех нас немного денег, пусть мы говорим на разных языках и исповедуем разные религии – мы терпимы, готовы помочь друг другу, и жалость, постучав в наши сердца, входит в открытую дверь. Наверное, это действие американского антивируса, борющегося с так присущим нам негативизмом.
Даже здесь, в чернокожем Гарлеме, этот антивирус работает. Может быть, не так сильно, как среди англосаксов, но работает всё равно. Это здесь идет из детства – keep smiling, улыбайся! Вот настоящий американец – это писатель Генри Миллер, который говорил: «Улыбка стоит так мало – что ж не улыбаться, катаясь в открытом экипаже. Улыбайся в смертном хрипе – так будет легче для тех, кого ты оставляешь. Улыбайся, чёрт тебя подери! Улыбка, которая вечно с тобой!»
И, чуть перефразировав, – улыбаясь, ты никогда не один. На самый худой конец – с Богом! Теперь – крещендо от меня: когда ты улыбаешься – Бог с тобой! (Прошу прощения за игру слов перед сердитыми ортодоксами.)
Этот антивирус проник и в мой родной Казахстан – с молодежью, отучившейся на Западе по программе «Болашак», участвующей в программе Work and Travel (о чем было написано ранее), да и со всеми людьми, активно и незашоренно осваивающими красоту и богатство этого мира через Интернет.
Надо радоваться, что наше отношение к жизни не отравлено, как у значительной части россиян, имперскими и нацистско-шовинистическими воззрениями, религия пока еще (пока!) не опиум для народа, трайбализм постепенно уменьшается. Еще бы чувство ответственности более интенсивно взращивать, да работоспособность у китайцев перенять, да управление государством подтянуть с 87-го места до 50-го, по индексу процветания (как когда-то декларировал Нурсултан Назарбаев о программе вхождения в число 50 наиболее развитых стран мира) – но это уж совсем рассуждения в стиле героини гоголевской «Женитьбы». За такие вещи – бороться надо.
С этими мыслями покинул я «Злачное место» – так переводится название моего хостела – и направился к метро в аэропорт Кеннеди по знакомой уже ветке. Между тем еще не было и пяти утра, поэтому добежал я до метро почти вприпрыжку – все-таки Гарлем, страшно! Правда, по дороге никого не встретил…
Поезда в метро по ночам ходят редко, так что пришлось подождать около 25 минут. В вагоне – сортирую взгляды. Вот сонный, пьяный, вот мечтательный, тупой, но чаще безразличный – с общим взором, который просто смотрит сквозь тебя, отгородившись от всех невидимым забором.
Механически иду на пересадку, знакомым поездом «Е» проезжаю известные уже станции и наконец – вот она, «Ямайка стейшн». Пробегаю по переходу над поездами, сажусь в эйртрейн и еду до шестого терминала «реактивной голубой» авиакомпании JetBlue. Кстати, по-английски гомосексуалистов голубыми не называют, но нам-то – смешно. Особенно когда в полете подают голубые напитки, голубые чипсы и так далее.
Прохожу с электронным билетом сразу на посадку, в качестве удостоверяющего личность документа предъявляю свои казахстанские водительские права – пропускают, особо не вдаваясь в текст с трудной для американца фамилией. Главное, чтобы заглавные буквы в билете и правах совпали.
Доверчивость местных аборигенов по сравнению с нашими просто потрясает. Я уже столкнулся здесь с тем, что большинство документов – только с подписью, без печати. И этого – достаточно. Этим часто пользуются эмигранты. Говорят, что в Америке бензин начали бодяжить русские, приехавшие, когда приоткрылось окно эмиграции из СССР в 1970-х годах.
В ресторанчике официант-доминиканец, увидев во мне неместного, принес мне чек только на сок, а за остальное предложил оплатить ему в карман без чаевых. Он, тонкий психолог, сразу понял, что я шума поднимать не буду. Но, с другой стороны, если поймают на лжи, подтасовке, мошенничестве – мало не покажется. Можете убедиться, посмотрев сериал «Худшие тюрьмы Америки» на канале «Нэшнл Джиографик».
Дольше читать предыдущий мой пассаж, чем пройти в самолет. На местных линиях, как я увидел, люди проходили в шлюз за десять минут до объявленного времени вылета.
Вот и мое место в «Синей птице» – это мои аллюзии. Иронические – на ВИА «Синяя Птица» («Не уходи», «Белый теплоход»), на «Машину времени» («Только небо тебя поманит синим взмахом ее крыла») и, само собой, на Мориса Метерлинка: «Обойтись без Поющей Травы я еще в крайнем случае могу, но Синяя Птица мне просто необходима».
Иначе как же еще я доберусь до Вашингтона?
АЗИЗА
Мои друзья – чудесные люди, я их очень люблю. Моя лучшая подруга уже почти семь лет в США, родила дочку, ее русский язык перемешан с местными идиомами. Например, она мне говорит: «Я колбасу наслайсила», то есть нарезала ломтиками. Или: «Дорогие гости, чуть позже вы отенджоете торт», что означает – насладитесь. Приехав с несколькими «левыми», не подлежащими апостилированию дипломами, сегодня вносит свой вклад в семейный бюджет, ухаживая за пожилыми людьми в их домах. (Апостиль – форма заверения документов в соответствии с положениями Гаагской конвенции от 5 октября 1961 года.)
Остальные, более квалифицированные работы требуют так называемых лицензий, выдаваемых после длительного обучения за немалые деньги. Так, обучение по специальности парикмахера занимает один год и стоит минимум 11 тысяч долларов США.
Все эти обстоятельства отнюдь не способствовали у нее полному преодолению родимых пятен социализма – имперского сознания, сегментации, поиска врагов, отсутствию толерантности и консолидации. Она живет своей семьей, в кругу маленькой обособленной группки своих друзей – русских эмигрантов. Такое обособление – средство защиты. Хорошо, что муж и соседи – американцы и на работе надо разговаривать по-английски. Поэтому я невольно завидую ее произношению.
Мне кажется, наиболее сложно изживается потребность иметь врагов. Подруга возмущается: «У этих евреев за Холокост пособие на ребенка – 900 долларов в месяц! Посмотри, сколько у них детей! Это же с моих налогов! А они…» И так далее.
Это ведь идет, по Савельеву, отсюда: «Мы различаемся во всем:
Они говорят: Экономика, мы говорим: Культура.
Они говорят: Закон, мы говорим: Справедливость.
Они говорят: Разум, мы говорим: Воля.
Они говорят: Принцип, мы говорим: Жизнь.
Они говорят: Человечество, мы говорим: Нация.
Они говорят: Я, мы говорим: Мы.
Они говорят: Человек, мы говорим: Бог».
Муж подруги – провинциальный американец, не любящий ездить в Нью-Йорк из-за «излишнего напряжения», по его словам. Всегда удивляется, когда мы, услышав русскую речь, не спешим вступать в разговор с ее носителем, а наоборот, стремимся поскорей удалиться. Он так и не привык к вбитым в головы бывших советских людей «родимым пятнам», в основании которых: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Я и всё, что связано со мной, – лучше, чем у других. Красивее, ценнее, честнее, прекраснее, нравственнее, Давно нет той страны, но дух ее во многих из нас – остался.
Родители мужа проделали вместе с Америкой огромную духовную работу по освобождению от сегрегации, он вырос в обстановке толерантности, его воспитали ответственным, в чем-то инверсным параноиком – это когда он всегда ждет от мира чего-то доброго, хорошего, светлого. Я не собираюсь рисовать его ангелом небесным – репертуар его шуток скуден и однообразен, полет мысли ему неведом. На провокации «наших» в бытовых историях типа «ох уж эти грязные ниггеры» он реагирует бурно: «Так нельзя», но всё его существо выказывает сочувствию контенту, в контексте которого он эту провокацию «проглатывает».
Я белой завистью завидую подруге – как они любят друг друга и слышат друг друга. Надо видеть, с каким тактом муж затягивает подругу на эти американские пятничные посиделки по вечерам, эти уикэндовские барбекю, совместные выезды на природу, – и она меняется. Иногда через слезы, депрессию, по ее словам.
По-женски мне кажется, что нигде нет такого количества верных и надежных мужчин, как в Америке. Представьте – здесь мальчиков растят ответственными, рано отправляют в самостоятельную жизнь. Большинство поднимается на кредиты, за которые надо расплачиваться 20–30 лет. Набравшись жизненного опыта, на четвертом десятке начинают создавать семью. Теперь подумайте, насколько серьезно такой мужчина будет подходить к выбору жены – матери своих будущих детей. Ведь неудачный брак при таких обстоятельствах – большая трагедия. И неизвестно, хватит ли времени и сил начать всё сначала, после раздела с таким трудом заработанного.
Американские женщины слишком мужественны, на мой взгляд. Я была поражена, увидев, как две женщины тащили из машины в дом беговой тренажер – дорожку. Вы, наверное, видели эту громоздкую штуковину – кантовать ее и двум мужикам нелегко. Я спросила потом, почему они не позвали мужчин на помощь. В ответ я услышала гордое: «Мы здесь не делим работу по половому признаку».
Так что ничего удивительного, что наши бывшие соотечественницы пользуются такой популярностью у американских мужчин, если они имеют возможность убедиться в их добропорядочности помимо всех других женских качеств. Женственность здесь в дефиците, и на нее – западают.
Возвращаясь к моим друзьям, хочу высветить проблему разницы в менталитете. Мужчина, который не реже раза в неделю садится за компьютер, с тем чтобы привести в порядок финансовые дела своего домохозяйства, скрупулезно обрабатывающий чеки и предъявляющий своей половине претензии по неэффективному, на его взгляд, расходованию средств, может показаться скрягой. Но это – не так. Без такого подхода к финансам здесь просто невозможно выжить. Либо ты будешь это делать сам, либо найди налогового юриста. Он наверняка сделает всё лучше, но сколько будут стоить его услуги?
Вот вам мой сюжет, как работает американский «плавильный котел», превращающий казахов, русских, итальянцев в американцев казахского, русского, итальянского и так далее происхождения.
Теперь представьте семейную пару, которая иммигрировала в США, живет и работает на Брайтон-Бич – русском анклаве Нью-Йорка. Сколько лет им потребуется для «переплавки»? Скорее всего, лишь их дети проникнутся американским духом, а родители так и останутся жить в духовных руинах – их система жизни рухнула, а проекта демонтажа развалин и строительства нового мира нет.