Азаттык продолжает проект к 25-летию независимости Казахстана под названием «Независимые люди». Это серия интервью с известными людьми — политиками, музыкантами, журналистами, экономистами, артистами, — которые являлись моральными авторитетами и лидерами общественного мнения, а также известными медиаперсонами с начала 90-х годов и до сегодняшних дней. Герои проекта рассказывают, какие цели они ставили перед собой и перед своей профессией в новой стране и к чему в итоге они лично и их дело пришли в 2016-м году.
В 18-й серии проекта лидер движения пенсионеров «Поколение» Ирина Савостина объясняет, почему в изоляторах 90-х было хуже, чем в лагерях на Колыме в 30-х; как Заманбек Нуркадилов помог пенсионерам, а потом подставился перед ними и кто отвечает на письма быстрее — Сталин, президент США или казахстанская власть.
«ПРОТКНИ МЕНЯ, РАЗ ТАКОЕ ДЕЛО!»
С Ириной Савостиной, лидером движения пенсионеров «Поколение», одно упоминание о котором вызывает холодок внутри любого чиновника 90-х, нам долго не удавалось связаться. Телефоны движения предсказуемо молчали (уже потом мы узнали, что как таковое «Поколение» исчезло), а по номеру, данному в адресной книге, никто не отвечал. Более того, те, кто так или иначе стыковался с движением по ходу своей деятельности, тоже не знали, куда Савостина подевалась.
И хотя Ирина Алексеевна уже много лет живет в одном и том же доме в районе «Атакента» в Алматы, установить связь с ней удалось по чистой случайности. Ситуация из разряда «Не было счастья — да несчастье помогло»: во время оттепели большая льдина упала на балконную пристройку в квартире Савостиной и пробила крышу. Савостина заняла денег на ремонт, но первый мастер, сделав часть работ, исчез в неизвестном направлении. Вторая бригада с помощью нового займа ремонт доделала, но потом стала просить денег еще. Пост в Facebook’е об этом написала журналист Гульжан Ергалиева — и через нее удалось договориться с Савостиной о встрече.
Так совпало, что на встречу к Савостиной в одно время пришли четыре человека: два журналиста и руководитель строительной бригады со своим помощником. Делегацию встретила сама Савостина, — опирающаяся на две трости женщина в красном жакете и с острым взглядом, — женщина-соседка, зашедшая помочь по хозяйству, бюст Ленина, магнитик со Сталиным на холодильнике и хитро смотрящий с большого портрета на балконе Кунаев. Пока корреспонденты Азаттыка настраивали аппаратуру на том самом отремонтированном балконе, Савостина разговаривала на повышенных тонах с бригадиром, который хотел получить еще денег за работу.
— Нет у меня денег! — громко крикнула Савостина. — Разговор окончен!
— Э, как окончен?! — возмутился бригадир. — Моим ребятам же тоже надо семьи кормить!
— Вы и так денег кучу взяли! Каждый день приходили: дай еще три тысячи, еще три!
— Это же на материалы… — попытался объяснить второй рабочий.
— Чеки! Где чеки? — пробуравила его взглядом сквозь очки Савостина.
— Я на базаре брал, какие чеки?
— Всё, разговор окончен, я сказала! — Савостина начала усаживаться за стол.
— Вы еще что-то журналистам собираетесь говорить, чему вы будете народ учить? — возмутился бригадир.
Савостина вскочила и, схватив со стола большой нож, подала его бригадиру острием к себе.
— Ну, на! Проткни меня, раз такое дело! — крикнула она. — Что ты от меня еще хочешь?
Бригадир отшатнулся, грязно выругался и вместе с помощником быстрым шагом вышел из квартиры. Савостина тяжело опустилась обратно на стул и обратилась к несколько оцепеневшим журналистам:
— Что вы хотели, ребята?
Рядом абсолютно невозмутимо протирала полы в квартире соседка Савостиной.
«БИЛЛ, НЕ ОБРАЩАЙ ВНИМАНИЯ НА ВСЁ ЭТО ДЕРЬМО»
Вячеслав Половинко: Вы помните, как распался Советский Союз? Что вы в этот момент делали?
Ирина Савостина: Когда распался Советский Союз, меня это очень удивило. Я родилась в СССР и в нем воспитана. Мы жили на Колыме, мой отец был большим начальником — начальником снабжения Колымы. Тогда больше двух-трех лет на одном месте никого не держали: видимо, чтобы блата не было и взятки не брали. И в 47-м году мы переехали в Алма-Ату и стали жить на Первой Алма-Ате (район вокзала Алматы-1. — Азаттык).
Мы с младых ногтей познавали жизнь, нас детьми возили на прииски мыть золото в фонд обороны. Я во втором классе уже могла отделить золото от пирита. Когда мы приехали сюда, отец стал руководителем управления трудовых лагерей-колоний, и мой трудовой стаж тоже начался там: с 15 лет я была посыльной в этом управлении. Мы очень рано взрослели — и когда в 90-х пошла повальная свобода, я этому не радовалась вовсе. И когда Союз распался, меня лично ужас взял. В СССР у нас не было разделения по национальному признаку, ценились везде только человеческие качества. Дети никогда не знали ничего о разврате и пороках. И потом, вот тебе сколько лет?
Вячеслав Половинко: Двадцать восемь.
Ирина Савостина: Ты всё равно должен помнить: в советское время помнишь хоть у кого-то решетки на окнах?
Вячеслав Половинко: У нас до середины 90-х их не было в квартире.
Ирина Савостина: А ключи ты куда клал от квартиры?
Пётр Троценко: Под коврик все клали.
Ирина Савостина: (Торжествующе показывая пальцем.) Вот, блин! Весь Советский Союз клал ключи под коврики. Народ был в то время честнее. Если человек вдруг упал — старались помочь ему. А сейчас — вот, пожалуйста (Машет в сторону ушедших работников.).
Пётр Троценко: Плюсы-то хоть были в распаде Союза?
В начале 90-х голод был натуральный. Мы — те, кто пережил войну, — старались крупы запасти как можно больше.
Ирина Савостина: Не было плюсов. Было только удивление и ожидание: а что дальше-то будет? Думалось: вот за границей хорошо живут (я два раза была в Чехословакии: там ковры не были дефицитом, а у нас тогда был тотальный дефицит всего), а как будет у нас? Мы не думали, что начнется повсеместный хапёж.
В начале 90-х голод был натуральный. Мы — те, кто пережил войну, — старались крупы запасти как можно больше. Я овсянки, пшена, риса покупала как можно больше: знала, что дальше будет еще хуже. Потом — когда стало средне уже — мы эту крупу птицам высыпали.
Так что в Советском Союзе было лучше. Вот если бы был Сталин… где-то у меня было постановление здесь…
(Савостина начинает просматривать бесчисленное количество папок и блокнотов на своем балконе. Кажется, что в них есть всё: от номеров телефонов давно ушедших из жизни соратников до технического описания счетчиков на воду, установленных еще в 90-х. «Вот, смотри!» — Савостина протягивает журналисту блокнот, на одном из форзацев которого аккуратно, даже любовно, наклеен распечатанный текст постановления Сталина от 1 марта 1950 года о снижении цен. Савостина, глядя на текст, едва не плачет: «Ты посмотри, какое снижение цен!»)
Вячеслав Половинко: Ну да — на 20–30 процентов.
Ирина Савостина: Видишь? Вот у нас вроде как дадут премии труженикам тыла, тем, у кого дети-инвалиды. А сегодня мне позвонил один чиновник и говорит: с 1 января поднимутся тарифы на всю коммуналку. То, что дадут, — всё уйдет в коммуналку. Ясно тебе? После войны очень тяжело было всем, но больше четырех копеек электричество не стоило.
И еще одно: пенсионеры начали возмущаться, когда одно время начали поносить Сталина. Что тебе сказать… У нас в семье детей было 12 человек, и когда мы строили дом на Первой Алма-Ате, нам дали 10 тысяч рублей кредита. Заплатили две-три тысячи рублей мы — и деньги кончились. Мать написала письмо Сталину с просьбой снять этот кредит. И от Сталина пришло письмо! В нем говорилось, что кредит снять не может, а может отсрочить его на три года.
А сейчас написала письмо Абдыкаликовой (Гульшара Абдыкаликова. — сейчас государственный секретарь Казахстана, в разное время была министром труда и соцзащиты и советником президента. — Азаттык) по поводу двух пенсионеров. Так оно даже не дошло ей!
Или вот, помните, была психическая атака на Клинтона с этой Моникой (Левински. — Азаттык), с этой ман… чуть не выматерилась. Ему тогда всю душу поистрепали. Я не выдержала и написала ему письмо: Билл, не обращай внимания на всё это дерьмо, лишь бы тебя Хиллари простила. Лишь бы ты президент был хороший — а на остальное насрать. Была в Америке, хотела твой портрет купить — а везде только эта Моника.
Так ко мне пришел человек, принес из Америки письмо. На, говорит, Клинтон прислал. А там его портрет, вон он висит.
(42-й президент США хитро улыбается с соседней стены.)
«ПОКА Я СИДЕЛА, ВЕСЬ ПЕРЕУЛОК БЫЛ ЗАБИТ СТОРОННИКАМИ»
Вячеслав Половинко: Как вы организовали движение «Поколение»?
Ирина Савостина: Во-первых, я 10 лет была педагогом-организатором в этом районе. И за это время я обжилась некоей базой людей, меня все здесь знали. А тут цены поднимаются и поднимаются, жрать вообще нечего. В соседнем доме жила пьяница, она взяла и наклеила бумажку на ближайший магазин, что, мол, собирается протест по поводу повышения цен.
На следующий день я выхожу на улицу: а народу — вся площадь перед магазином. Все стоят и не понимают, кто написал это и что будет. Увидели меня и давай митинговать. Люди ведь в то время поверили в демократию, в свободу. Расхрабрились: давайте президенту письмо писать! Я и написала — одна из всей толпы. Мы коллективно это письмо отправили, но ответа не получили.
И тут ко мне приходят Мадэл Исмаилов (бывший политзаключенный, руководитель «Рабочего движения», оппозиционер. — Азаттык) вместе с Юрием Виньковым (оппозиционер, член Коммунистической партии Казахстана. — Азаттык) и говорят: Ирина Алексеевна, давайте организуем еще один митинг.
(Савостина начинает сосредоточенно просматривать свои архивы дальше и в какой-то момент буквально бросает в руки журналисту набор открыток Soviet Kazakhstan: такие были почти в каждой советской семье. «Ты спрашиваешь, как я отношусь к произошедшему, — всхлипывая, говорит она. — Как я могу относиться, если всё это разрушили?»)
Пётр Троценко: Получается, вы от дел остальных отошли, когда начались протесты?
Ирина Савостина: Я уже на пенсии была. Мне говорят: давайте регистрируйтесь в качестве общественного движения. У нас собрался актив — народ тогда был очень легок на подъем, человек 40 появилось сразу. Я трижды пыталась зарегистрироваться, но у нас всё время были какие-то неточности в уставе, а потом власти уже махнули рукой: мол, с «закидонами» человек — регистрируйте ее, опасности никакой не будет.
А получилось всё в итоге очень серьезно. Мне Виньков сказал, как только получили регистрацию: давайте пойдем на площадь с митингом — свобода же! И мы вышли.
Вячеслав Половинко: А как людей собирали?
Понимаешь, я в лагерной системе начинала работать — и тут меня привозят в изолятор на Лобачевского. Я-то ведь уже видела лагеря на Колыме, мы туда с концертами школьными ездили в детстве.
Ирина Савостина: А никак! Сарафанное радио да телефон. Я как вышла на площадь, как посмотрела, сколько людей, — рекой буквально текут! Мы пошли к акимату, но Заманбека Нуркадилова тогда на месте не было, и мы просто оставили свою резолюцию. А через несколько дней меня вызывают в суд и арестовывают на 10 суток. Сажают меня, Винькова и Исмаилова.
Понимаешь, я в лагерной системе начинала работать — и тут меня привозят в изолятор на Лобачевского. Я-то ведь уже видела лагеря на Колыме, мы туда с концертами школьными ездили в детстве. А тут привезли меня сюда, поздоровались, и милиционер вдруг говорит: вы позвоните родным, чтобы вам постель сюда привезли, казенных, оказывается, нет вообще.
На следующий день весь переулок был забит моими сторонниками. Тут же ко мне приходит врач, меряет мне давление, и руководство изолятора сразу настойчиво предложило мне отправиться в госпиталь. Но я никогда не предавала идеалы и своих сторонников: как это вдруг — они будут сидеть, а я в госпиталь поеду. На фига такой компот?
И пока я там сидела, мои сторонники весь звонок оборвали в изоляторе. Еды принесли столько, что ты меня извини: мне начальник изолятора сказал, что никто из его работников уже три месяца зарплату не получает, — так мы их всех этой едой кормили.
Вячеслав Половинко: То есть вы хотите сказать, что условия в мелких изоляторах Казахстана в начале 90-х были хуже, чем на Колыме в 30-е?
Ирина Савостина: Да! Да! Когда меня решили отпустить, я удивилась: меня задержали в шесть часов вечера — в шесть вечера и должны были освободить. Но руководство изолятора решило с утра меня вывозить: меня буквально за шиворот вытащили и посадили в какую-то «правительственную» машину. Я еду и вижу: на улице тучи, дождь — а народ стоит огромной толпой в мою поддержку.
Вячеслав Половинко: То есть вы, сами того не желая, стали лидером протестного движения.
Ирина Савостина: Я сама была напугана. И уже через неделю у меня было приглашение из США на встречу с тамошними властями.
Вячеслав Половинко: Так, это Штаты. А казахстанская власть?
Ирина Савостина: Никто ничего не сказал. Все подумали, что это так, мелочи. А журналисты тогда про меня что понаписали! «Заместитель Сталина» — кошмар!
Вячеслав Половинко: Вы сразу приняли приглашение США?
Ирина Савостина: Да, вся поездка оплачивалась за их счет. Я понимала, что они просто так не дружат, — когда мы жили на Колыме, они во время войны вывозили оттуда золото и пушнину, — но поехала на шесть или на семь дней. И там я стала лауреатом премии.
А вот когда я вернулась — у властей ко мне было уже совсем другое отношение. В Алматы вдруг появился Дом демократии. Какое это было событие! Как к нам поехали делегации! А ну-ка, доставай вот эти коробки.
(Из чертогов савостинского архива извлекаются очередные документы: на этот раз несколько толстых фотоальбомов, в которых запечатлена вся история самой Савостиной — от тоталитаризма до демократии. Фотографии невольно символично вперемешку, как будто не совсем понятно, чем отличаются друг от друга фотографии, кроме того, что в одном случае уже была цветная печать. Вот делегация из Китая, а вот отец Савостиной, а вот протестный митинг. Всё сливается в одно большое историческое варево.)
Ирина Савостина: Не представляете, как я была горда тем, что у нас есть теперь такой Дом. В Америке была, в Китае была, во Франции была. И везде мне говорят с удивлением: надо же, у вас есть Дом демократии. А потом как стали брать охеренные деньги за аренду помещений — так все организации оттуда и посыпались. Мы последние были: нас оттуда полтора года назад коленом под зад вышибли.
«НУРКАДИЛОВ ГОВОРИТ: „ПОКОЛЕНИЮ“ — БЫТЬ!»
Вячеслав Половинко: Кто первым из казахстанских политиков на вас обратил внимание после возвращения из Штатов?
Ирина Савостина: Первым был Нуркадилов, я о нем могу много говорить. Он меня после моего приезда к себе вызвал. Была суббота, половина девятого утра, я к нему захожу, он сидит в полурасстегнутой рубашке, рядом кипа документов — словно всю ночь работал. «Ирина Алексеевна, в чем дело? Что беспокоит?» Я выложила список претензий — и он предложил встретиться еще раз через неделю.
Через неделю он собирает совещание. На нем сначала выступили из департамента соцзащиты: мол, Савостина с пенсионерами — бузотеры. А потом за дело взялся Нуркадилов. Он сначала вызвал к себе директора бани и сказал ему: «Я тебе когда приказал сделать четверг выходным днем для пенсионеров? Если не сделаешь — уволю, а потом всем скажу, чтобы тебя, как на пенсию выйдешь, ни в одну баню не пускали!» Потом Нуркадилов отменил один из налогов для пенсионеров, а потом стал разбираться с задержкой пенсий. Там выяснилось, что у отдела соцзащиты были миллионные зарплаты, а пенсионеры, чтобы получить свои крошечные пенсии, должны были с вечера занимать очереди.
Всякие кликуши стали кричать: мол, зачем нам «Поколение», если есть Совет ветеранов. В ответную атаку пошли. А Нуркадилов говорит: «Поколению» — быть. «Поколение» — это те, кто нас воспитывал, наши учителя. И они сейчас голодают. В итоге все вопросы, разбираемые на совещании, он решил в нашу пользу.
После этого Нуркадилов стал приходить к нам в офис движения. Я помню, его жена (популярная эстрадная певица Макпал Жунусова. — Азаттык) была где-то на гастролях, ей там подарили огромный торт — и он с ним пришел к нам. Мы хлеба досыта не ели — нам заместитель движения приносил уцененный портящийся хлеб по дешевке, — а тут торт! (Закрывает глаза ладонями, по ним стекают крупные слезы.) Да мы даже таблетки от диабета вместо сахара использовали!
Вячеслав Половинко: Сахара не было?
Ирина Савостина: Не на что было купить! Пенсию задерживали на неделю, на две, на месяц — да и она была маленькая.
Пётр Троценко: А какая она у вас была тогда?
(Вместо ответа Савостина встает и просит соседку принести блокнот откуда-то из другой комнаты. Она помнит, что где лежит и как что записано. Взяв блокнот с подробным учетом каждого пенсионного поступления начиная с 93-го года, — отмечены даже даты, когда была получена пенсия, — Савостина показывает журналистам суммы: они и правда очень небольшие. Пенсия за декабрь 93-го года составляла 136 тенге.)
Ирина Савостина: Так вот, Нуркадилов принес этот торт, чай всем разлили — и он говорит: ну чего вы, ешьте, ешьте! А к торту никто не притрагивается. Я Нуркадилова проводила, возвращаюсь — а все берут по куску торта домой, детям и внукам.
Нуркадилов, кстати, приходил еще и потому, что в это время в России какой-то паренек из Казахстана выскочил наперерез кортежу Ельцина, его застрелили снайперы, тело сожгли, а вазочку с прахом мать не могла похоронить в Казахстане. Я обратилась к Нуркадилову, тот позвал священника, и вазочку с прахом похоронили у самого входа на кладбище в Алматы.
А потом Нуркадилова сняли в 94-м году перед самой Пасхой. Премьер Терещенко отключил газ — и Нуркадилов ему сказал: «Ты что делаешь? Бабы тесто поставили!» Говорят, он даже его ударил. И всё — сняли его (тогда газ был отключен из-за долгов перед Узбекистаном; и Сергей Терещенко, и Заманбек Нуркадилов участвовали в разрешении конфликта. — Азаттык).
Вячеслав Половинко: Вы верите, что он сам застрелился?
Ирина Савостина: Нет, я в это не верю. Я никак в это не верю. Он дважды с нами выходил на площадь протестовать — и я считаю, что он мешал власти и президенту. Нуркадилов вообще был не как обычный властитель: к нему всегда можно было зайти, его ответы никогда не были отписками, как сейчас, он нам всегда старался помогать.
«Я ДО СИХ ПОР СЧИТАЮ СТАЛИНА ХОРОШИМ РУКОВОДИТЕЛЕМ»
Вячеслав Половинко: Кто, кроме Нуркадилова, кажется вам еще нормальным политиком в Казахстане?
Ирина Савостина: Я не знаю. Я общалась с Кажегельдиным во Франции. Нас туда позвали, и я ему прямо на обеде всё высказала: это ты же нам приватизацию жилья устроил, это ты нас в это болото втянул! А он так спокойно-спокойно говорит: «Ирина Алексеевна, а вы читали указ президента о новой жилищной политике? А вы читали мое постановление по приватизации? Вот почитаете, тогда и поговорим».
Я прилетела домой, прочитала указ президента и ахнула: там всё правительство должно было быть занято проверкой приватизации, чтобы никто ничего не воровал. А потом я прочитала постановление Кажегельдина номер 1299 — я его наизусть помню, понимаешь?! — и увидела, что предполагалось сначала ветхие дома снести, людям дать новые квартиры — и только тогда делать приватизацию!
Вячеслав Половинко: Получается, их указы саботировали?
Ирина Савостина: Да. И сейчас всё точно так же происходит.
Пётр Троценко: Когда 90-е закончились, почувствовали, что стало чуть-чуть лучше? Пенсионерам увеличили выплаты, например.
Ирина Савостина: Нет. Стало еще хуже. Я поездила по миру, но я нигде не видела, чтобы врач получала минимальную пенсию — это такое государственное преступление!
Вячеслав Половинко: Было в девяностых или нулевых хоть что-то хорошее?
Ирина Савостина: Ничего хорошего не было. Была разве что надежда какая-то. Но и то — ничего не оправдалось. К тому же я никогда не предаю свои идеалы, а они у меня советские — я до сих пор считаю Сталина хорошим руководителем. И коммунистические идеалы мне близки. Когда меня арестовали, я подумала: слава богу, мать и отец — коммунисты — не дожили.
Вячеслав Половинко: Вам в какое время хотелось бы вернуться?
Ирина Савостина: В советское. В 50-е годы, например, когда всё стало налаживаться. Да, было тяжело: я до сих пор не забуду газету, в которой было написано, что четвероклассница выработала за смену четыре нормы зерна. Или елку в 42-м году, когда не было ни музыки, ни танцев — просто хоровод. А потом кинотеатр и фильм «Линия Маннергейма»: когда свет включили, человек 12 обмочилось от страха и под стулья забилось.
Но сейчас хуже. Смотрю на людей и понимаю: в войну и после войны таких не было. Раньше упал человек — ему помогут подняться, а сейчас только и думают, как дальше обобрать.
(Настает время прощаться, но Савостина еще долго не отпускает журналистов, рассказывая им драматические истории о человеческих судьбах, которые ей приходилось отстаивать в судах: и о женщине, которая ослепла, просеивая в первом классе отравленное зерно; и о женщине, чей сын умер, узнав, что удалось выбить пособие на содержание внука-инвалида — деньги в итоге ушли на похороны, еще пришлось и добавлять — и о многих других. В какой-то момент она не выдерживает и бросает: «Господи, зачем я во все это только ввязалась?!» — и снова всхлипывает.
— Знаете, а нас ведь только пять из 98 человек актива осталось — и все испытывают проблемы с передвижением, — говорит Савостина на прощание и дарит каждому из журналистов по книге стихов людей из «Поколения».
Стихи — одно сплошное разочарование эпохой. Эпохой, в которую пенсионеры оказались едва ли не единственными борцами за свои идеалы. Продержались уж точно дольше всех.)
